С тенью на мосту
Шрифт:
— Ты вообще умеешь разговаривать? — зачем-то спросил я.
Она утвердительно кивнула.
— Это здорово! Во что ты обычно играешь?
— Я не играю, — ответила она неожиданно рассудительным голосом.
— А чем ты тогда занимаешься?
— Я нянька.
— А я пастух, овец пасу, — сказал я и замолчал, потому что не мог придумать больше ничего интересного.
Облака, словно набрав огненной силы, заискрились ярче, вплетая в себя сочные и яркие нити неба, опутавшие весь горизонт.
— Красиво там, — сказал я, показав рукой на закат. — Люблю смотреть, как заходит солнце.
— Я тоже. Всегда сюда
— Ничего, они еще вырастут, будут длинные, как мои, — поспешил я поддержать разговор. — Сможешь кататься сколько захочешь.
— У тебя слишком длинные, у меня не вырастут такие, — возразила она. — Мне нужны поменьше.
— Значит, вырастут поменьше, но такие, чтобы ты могла сама кататься.
— Тогда согласна, — вздохнула девочка, улыбнувшись. — Ты хотел бы оказаться там?
— Где? На облаках? Хотел бы. Мне кажется, там здорово.
— Там лучше, чем здесь. Эти облака похожи на пряники, политые малиновым вареньем.
— Любишь варенье?
— Ага, очень люблю. Я бы ела варенье вместо всего. Больше всего люблю малиновое. А ты?
— Я тоже, — соврал я: я никогда не ел малинового варенья. — А что ты еще любишь?
— Еще я люблю петь песни.
— Ух ты! Ты умеешь петь?
— Нет, не умею. Но я люблю. Я сама их сочиняю. Хочешь сочиню?
— Конечно!
Девочка вдруг смутилась, с сомнением посмотрела на меня, но все же запела тонким голосом:
— Я б забралась наверх, на пушистые облака,
И забыла бы обо всех, прыгая там до утра.
Там малиновое варенье и зеленые луга,
Пляшут кони из сирени, и русалки ныряют в поля.
Облака унесли бы меня далеко-далеко на моря,
И там желтое солнце, и лето вокруг, там мой друг, там мой друг, там мой друг.
— Ого, как здорово! — с восхищением сказал я и похлопал в ладоши.
Мария весело засмеялась.
— Тебе понравилось? Я еще много умею сочинять. В основном сочиняю про море.
— А ты знаешь, что такое море?
— Знаю, Варида мне рассказывала. Она там родилась. Это такое огромное до самого неба озеро. Оно такое большое, что там дальше ничего не видно. Там поднимается вода, плюхается прямо на камни и разлетается на много-много капель воды, обрызгивая тебя всего. В нем живет много разных чудищ, добрых и злых. Но злые не подплывают близко к земле. Они живут далеко, поэтому там можно купаться. Вода там теплая и соленая, как засушенная рыба. Там много белых птиц, и они кричат забавно. А еще они такие наглые, как коты, которые хотят что-нибудь стащить со стола, — она вдруг замолчала и тяжело вздохнула, устремившись взглядом и всем телом вперед, словно готова была в ту же минуту превратиться в птицу и улететь в представляемый ей мир. — Когда-нибудь я там побываю.
— Я тоже хочу туда.
— Поедем тогда вдвоем? — серые глаза девочки загорелись с такой силой, будто чиркнули спичкой.
— Давай! Но оно, наверное, находится очень далеко.
— Это неважно. Ты просто пообещай, что мы туда поедем, — с мольбой произнесла она, будто от моих слов зависела вся ее жизнь.
— Обещаю, —
— Это хорошо, — вздохнула она с облегчением и с какой-то радостью, — теперь я буду просто ждать. Ведь так хорошо, когда есть чего ждать…
Яркие отблески заходящего солнца начали растворяться и становиться сиреневато-оливковыми. Мария спрыгнула с качелей, поправила свою длинную темно-синюю юбку и, вздохнув, сказала:
— Мне пора. Мачеха отлупит меня, если я опоздаю. Пока Иларий.
— Пока Мария, — ответил я, и в моей груди что-то нестерпимо сильно защемило, тупая тоска, как большой придавивший грудь валун, навалилась на меня: я знал, что, дав надежду, никогда больше не увижу эту девочку. Ей, как и мне, просто нужна была надежда.
12.
Как только закричали петухи, и едва мгла ночи начала сереть, мы двинулись в дорогу. До Холмов мы добрались затемно. Возле дома Ладо нас уже встречали взволнованная Тина и Софико. Тито все это время жил в доме Бахмена, присматривал за овцами. На следующее утро, вчетвером, мы подошли к моему дому. Зрелище было тягостным и скверным: заколоченные окна, отсутствие каких-либо звуков, означавших жизнь, облетевшая пожухлая листва, засыпавшая весь двор — все это придавало вид давно заброшенного дома. Мне даже показалось, что сами стены дома постарели на несколько лет: дерево почернело, покоробилось, стало щербатым и заостренным, а заколоченные окна и дверь будто выгнулись дугой наружу, словно под напором чудовищной силы.
— О мой бог, мой сарай лучше выглядит, чем этот дом, — воскликнула Варида. — Зачем вы заколотили двери с окнами?
— Потому что те, кто внутри, опасны, — ответил Ладо.
— Бесноватые не опасны, если только они на самом деле бесноватые, а не еще какие-нибудь. Так, кто же там находится, если нужда заставила заколотить выходы?
— Мы не знаем, поэтому мы зайдем все вместе, все необходимое, которое может помочь, мы захватили.
— Но, тем не менее, вы дом заколотили, чтобы они не вышли, — женщина вздохнула и вытерла платком пот со лба. — Парни, я хоть и выгляжу, как женщина-валькирия, но я ей не являюсь. Если вы говорите, что они опасны, то вы думаете, их остановит крест и святая вода? Они же не вурдалаки! Вы бы еще чеснок принесли. Если в тех людей, правда, вселился бес, то нужны веревки, чтобы связать их и везти прямиком к святому человеку.
— И где же найти этого святого человека? — спросил я.
— А вот в этом и заключается проблема. Сейчас святого сложнее найти, чем залезть с голой задницей в терновник и собирать там ягоды! Я, поди, на святую тоже не похожа. Я согласилась помочь, но я предупреждала, чтобы на меня больно уж не рассчитывали. Потому, если бесноватый или кто он там, кинется, то лучше отбиваться от него чем-нибудь тяжелым, чтоб можно было треснуть хорошенько.
Когда мы вошли во двор, листья под ногами недовольно захрустели и зашумели, будто предупреждали дом о визите гостей. Сняв с двери доски и отперев ставни кухонного окна, чтобы в дом поступал свет, вооружившись граблями и лопатой, с перекинутыми веревками на плечах, мы сняли засов с двери и зашли внутрь. Тито остался дежурить на улице, если вдруг кто-нибудь незаметно захотел бы выскочить из дома, пока мы будем внутри.