С тенью на мосту
Шрифт:
Вернулся я в дом Милона под вечер с твердым намерением: мне непременно нужно узнать, верны ли мои догадки насчет брата.
18.
Подходило время Рождества, и я по-прежнему не разговаривал с Сойкой, хотя она предпринимала попытки помириться, но я не хотел и знать ее: уж слишком сильна была моя обида.
Я узнал, чем занимался Милон. Он давал нуждающимся деньги под проценты, а когда подходило время, и заемщик не отдавал долг, в дело вступал Малый: выезжал к должнику и там уже был особый разговор. Малый был кем-то вроде бешеного
Незадолго до праздника я случайно подслушал, что в Птичьей долине собралось несколько злостных неплательщиков, и Малый должен был вскоре туда выехать. Это был мой шанс, который я просто не мог упустить, но я и понятия не имел, как обратиться с моей просьбой к жестокому убийце, от взгляда которого покрываешься ледяными мурашками.
Когда наступил вечер, я написал письмо, обреченно вздохнул и крадучись выбежал из дома. Дом Малого стоял в самом тупике, где обрывалась дорога и начиналась роща. Его дом был настолько маленьким, что я удивился, как такой великан мог там помещаться. В окнах горел свет, и я с замиранием сердца постучал в дверь.
Он открыл дверь, и его массивная фигура заслонила лампу, подвешенную на потолке. В тот миг мне показалось, что свет померк не только в моих глазах, но и вообще померк навсегда в моей жизни. Изумленно уставившись на меня, он тяжелым, угрюмым басом спросил:
— Чего тебе нужно?
— Хорошего тебе вечера, Малый, — неуверенно и как-то по-нищенски начал я, совершенно не представляя с чего начать разговор. — Я так, решил зайти в гости, попросить об одном одолжении.
— В гости? — недоверчиво рыкнул он. — А ты что, не боишься, что я тебе шею сверну?
— Вообще-то боюсь, но я думаю, тебе сейчас не выгодно сворачивать мне шею. Да? Все же будут знать, что это ты сделал, — сказал я, подумав, что мой аргумент звучит совсем неубедительно, но Малый отчего-то согласился:
— Это верно. Ну, проходи, раз пришел.
Он посторонился, давая мне протиснуться в узкий дверной проем. Я засомневался, стоит ли входить, но все же прошел, ожидая увидеть мрачную, грязную берлогу, но совсем растерялся, когда зашел в небольшую, но удивительно светлую и уютную комнату с довольно высокими потолками. На маленьких окошках были развешены белые, легкие занавески, а возле стены стоял круглый, лакированный стол, на котором кокетливо лежала голубая вязаная салфетка. Все вещи были аккуратно разложены по своим местам, и было так чисто, будто в доме прибиралась рука женщины. В довершении ко всему в пространстве кружил ароматный запах свежеиспеченного хлеба.
— Ты здесь один живешь? — спросил я.
— Да, один.
— И еду себе сам готовишь?
— Да. А кто еще?
— И ты сам убираешься в доме?
— Слушай, ты чего прицепился?
— Извини, ты…
— Да, можешь не продолжать, я знаю, что я тупой, отвратительный, мерзкий урод.
— Нет, ты не так подумал… — начал я, но запнулся от его тяжелого взгляда и понял, что лучше не продолжать.
— Садись, — он подтолкнул мне табурет. — Чай будешь? Закипел только.
— Хорошо,
— Ты тут помешал мне, — недовольно буркнул он. — Я это… булки пеку.
Он отодвинул в сторону тяжелую металлическую заслонку, закрывавшую духовку внизу печи, и вытащил поддон с румяной, уложенной ровными рядами, выпечкой.
— Готовы. Не подгорели, — довольно проговорил он и, поставив на стол плоскую тарелку, выложил несколько булок. — Попробуй. Они с вареньем. Ну, что смотришь? Пробуй, не отравлены, я для себя их спек.
— А если не для себя? — спросил я, откусывая кусочек: я решил, что лучше уважить хозяина. — Тогда они были бы отравлены?
— О-тож, — ухмыльнулся он, — сомневаешься что ли?
Он разлил по кружкам чай и сел напротив меня. А я продолжал жевать булку и удивляться: до чего же было вкусное и мягкое тесто. Нашей кухарке Ясиньке следовало бы поучиться. И чуть не спрыснул со смеху, представляя, как огромный Малый учит нашу крикливую, маленькую Ясиньку замешивать тесто.
— Очень вкусно! — похвалил я. — У тебя талант в выпечке.
— Спасибо, — буркнул он, — ты первый мне это сказал.
— Неужели раньше никто не хвалил?
— Нет. Ты первый человек, который ест мою стряпню. И ты первый человек, который пришел ко мне в дом, — он съежился, как огромная гора, поросшая колючими, сухими деревьями. — Так зачем ты пришел?
— У меня есть к тебе просьба, — начал я, сомневаясь в своей затее. — Я понимаю, с моей стороны это наглость просить тебя об этом. Ты можешь даже выкинуть меня из дома, если хочешь. Но я не могу не попытаться. Мне просто не к кому больше обратиться…
— Короче, — подтолкнул Малый, пристально уставившись на меня.
— Да, конечно… В общем, я слышал ты едешь завтра в Птичью долину, и мне нужно, чтобы ты передал письмо одной женщине. Ее зовут Варида. А она, когда прочтет письмо, должна передать тебе ответ. Вот, в этом моя просьба, — закончил я, и Малый тяжело исподлобья посмотрел на меня, словно на таракана, которого нужно было в ту же минуту прихлопнуть. — У меня есть немного денег, — испугавшись, затараторил я, — если нужно найду еще, вот, смотри, — я вытряхнул из кармана вместе с шелухой пару монет, — если этого мало, то я найду, обязательно найду, только… — я осекся и сжался в комок: тонкие губы Малого сжались, а ноздри раздулись, как у разгневанного быка, готового броситься на наглого слизняка, посмелевшего махнуть перед ним красной тряпкой.
«Может, он сейчас достанет топор?» — промелькнула страшная мысль. И он, размахнувшись, будто подсекая дерево, с мощью обрушил кулак на стол, отчего блюдца с кружками жалобно звякнули, как котята.
— Хорошо! Давай письмо.
— Что? Письмо? И ты не убьешь меня? — запричитал я, секунду назад уже попрощавшись с жизнью.
— Это я так, представление для устрашения. Помнишь тогда, я и в колодец твой плевался для устрашения. Стою, жую соломину, когда Милон с тобой толковал, думаю, дай-ка начну харкать в воду, чтобы никто не забывал, что я тупой и загадочный. Кто знает, что мне в голову сбредет в следующую минуту. Правильно?