С тобой и без тебя. И снова с тобой
Шрифт:
Он так этого ждал. Мечтал. Хотел. Прижать к себе так сильно, что Вера сдавленно охнула. Нет, малыш, я теперь тебя никуда не отпущу! И поцеловать. По-настоящему, скользнув изголодавшимся языком внутрь. Ласкать, гладить, обнимать. Прижимать, впечатывать в себя. К себе. Терять голову от этой головокружительной близости. И мягкости, и податливости. И одновременно ее жаркой взаимности, черт побери!
Стас отстраняется первым. Недалеко… Всего на пару сантиметров. Чтобы видеть глаза, не выпуская из кольца жадных рук. Уравнять дыхание получается далеко не сразу.
— У
Вера молчит. Во-первых, говорить пока не может. Он выпил из нее весь воздух. А вдохнуть не получается. Потому что Стас прижимает ее к себе так крепко… А во-вторых… Какие, к черту, подарки! Она не хочет никаких подарков! Она хочет его.
Нехотя, Стас ее все же отпускает. Быстро проходит к полкам в углу. У Веры получается сделать пару вдохов, прежде чем Стас поворачивается, и Вера видит свой подарок. Хоть плачь, хоть смейся. Это бейсбольная бита.
Стас смущенно улыбается. Подходит к кровати и кладет биту на пол рядом. В два шага оказывается рядом с Верой и снова прижимает ее к себе. Утыкается носом ей в ушко. И тихо говорит:
— Я ее там оставлю. Это хорошая бита. Тяжелая. Окантована медью.
Господи, ну кто из них двоих идиот?
— Стас, я не понимаю…
— Вер, я за себя не ручаюсь. Я уже не смогу остановиться. Даже если ты попросишь.
Он чуть отстраняется и смотрит ей в глаза.
— Я два года о тебе мечтал. И теперь, даже когда ты просто стоишь рядом, я уже себя теряю. Я не могу больше. Я хочу тебя любить.
А потом совершенно непоследовательно добавляет:
— Так что бита — твой единственный шанс. Остановить меня. Если вдруг передумаешь.
Соловьев, ты идиот! Верины губы изгибаются в легкой улыбке.
— Стас, у меня три года никого не было. Так что не знаю, кому из нас двоих понадобится бита. Но я бы предпочла, чтобы ты меня ей не бил. Просто попроси, если захочешь, чтобы я остановилась.
— Я не буду тебя просить. Я тебя умоляю, — Стас подхватывает ее на руки. Целует в губы. — Только не останавливайся. Пожалуйста.
Глава 11. О бесполезности бейсбольных бит
Так много всего происходит. И так сразу. До озноба приятная тяжесть огромного мужского тела, прижимающего ее к кровати. Твердое колено, раздвинувшее ноги, кажется, обжигает нежную кожу внутренней поверхности бедер, не прикрытую чулками. Его рука, сжимающая ее, закинутые за головой. Губы. Которые или целуют так, что в голове гаснут последние всполохи мыслей. Или шепчут на ушко. Жарким прерывающимся шепотом. Ее имя. И «… я так скучал…». И «… такая сладкая…». И «… я не могу больше…».
Стас
Другая рука ныряет под юбку. Скользит вверх по бедру. До кружевного края чулок.
Сделав резкий шумный выдох, он отпрянул от Веры. Сел на кровати, максимально отодвинувшись на самый край. Голая грудь (момент, когда он снял рубашку, совершенно выпал у Веры из головы) резко вздымается и опадает.
Вера тоже садится. Оглушенная. Полураздетая. Ничего не понимающая.
— Стас?
— Вера, прости меня. Вот-вот случится большое несчастье, — убитым голос произносит он.
— Да в чем дело? — терпение ее лопается.
— Я сейчас чуть не кончил, — чуть слышно выговаривает Стас.
И-ди-от! Вера соскакивает с кровати. Встает перед Стасом. По дороге успев скинуть жакет. И теперь сражается с замком юбки. Наконец юбка соскальзывает вниз, и она отпинывает ее ногой. Остается стоять в полупрозрачном белье и чулках.
У Соловьева случается приступ удушья. Глаза распахиваются на пол-лица. Сказать он не может ничего.
— Ну! — Вера упирает руки в бедра. — Или ты прекращаешь отлынивать! Или я беру в руки биту!
Со сдавленным то ли стоном, то ли рыком он вскакивает, хватает ее в объятья. И они снова падают на кровать.
Про «Я сейчас кончу» было сильно преувеличено. Потому что Вера уже абсолютно нагая, неимоверно влажная, вся такая розовая, дрожащая, с прерывающимся дыханием. Может только простонать: «Ста-а-а-с». Или жалобно выдохнуть: «Пожалуйста!». А он все медлит. Сводит с ума. Поцелуями. Прикосновениями дрожащих от возбуждения и напряжения пальцев. Напряжение сказывается не только в его пальцах. Вера чувствует его напряжение животом. Потом бедром. А вот руки ее Стас перехватывает и не позволяет к себе прикоснуться. И продолжает. Продолжает. Продолжает.
И наконец-то она чувствует его напряжение там. Там, где уже до боли его хочет. Гладкийгорячийтвердый! И он останавливается!!!
— Стас?!
— Вера, — он со стоном произносит ее имя. В голосе все — напряжение, мука, страдание. — У меня нет ничего. Резинок нет. Я же говорил, что два года уже…
— У тебя есть ты, — и она делает легкое движение бедрами вперед. Навстречу гладкомугорячемутвердому ему.
И он подается ей навстречу. Входя одним плавным глубоким радостным движением.
— Да… — выдыхает, выгибая спину, Вера.
— Да… — стонет, опускаясь на предплечья, Стас.
Что может быть лучше оргазма? Ничего. Разве что если при этом ты слышишь, как любимый голос со стоном выдыхает твое имя. А сам любимый вздрагивает при этом всем телом. И твое сжимающееся от сладкого отпускающего напряжения лоно принимает его горячий дар. Вот оно, оказывается, как бывает по-настоящему.
— Пить хочешь? — теплое дыхание щекочет ей ухо.
— Что?