С точки зрения реализма
Шрифт:
Вот Даниленко оказался почти рядом с ним, протянул ему руку. Но Иоганн Кюхель сделал шаг в сторону. Потом он стал быстро спускаться вниз по крыше. Даниленко спускался следом за ним, крича по-русски:
— Куда ты, геноссе? Убьешься, дурень!.. Обожди!..
Потом сидевшие в амфибии люди увидели, как бедняга, словно петух, преследуемый кошкой, отчаянно взмахнул длинными руками-крыльями, как бы собираясь перелететь с одной крыши на другую, и вдруг тяжело рухнул вниз, в воду. Мгновенно классической «ласточкой» Даниленко кинулся туда же, в кипящий желтый водоворот. Он
Русские солдаты бережно уложили дрожавшего мелкой дрожью Иоганна Кюхеля, голова его оказалась на коленях Марты. Мокрые, спутанные волосы Иоганна прилипли к его бледному лбу, нос заострился, глаза были закрыты. Он казался мертвецом. Но вот он открыл глаза и увидел склонившегося над ним лейтенанта Голубева с фляжкой в руках, и всех поразила непривычная осмысленность его взгляда.
— Выпейте! — сказал ему лейтенант Голубев. — Это русская водка. Вам полезно!
Иоганн Кюхель охватил руку Голубева с фляжкой и прижал ее к своей груди, потом, приподнявшись, сделал глоток, сморщился, улыбнулся как-то по-детски счастливо и снова опустил голову на колени жены.
Лейтенант Голубев скомандовал отплытие.
Недели через три, когда Дунай уже вошел в свои берега и пострадавшие от наводнения люди вернулись в полуразрушенные жилища на старые места, в казармы полка, в котором служил лейтенант Макар Голубев, явился Карл Бухгейм, бывший австрийский «гусар смерти». Лейтенант вышел к нему на казарменный двор. Старик — в черной паре и праздничной шляпе с традиционными перышками — был слепка «под хмельком», но держался с достоинством и не без торжественности.
Он долго тряс руку лейтенанту и благодарил его «от имени всего нашего народонаселения», а потом сказал:
— Вы знаете, господин лейтенант, вот этот наш Кюхель Иоганн… которого вы вытащили из воды… он был совсем… — тут старик постучал пальцем себе по лбу, — а сейчас парня не узнать!.. Пастор говорит, что это шок налетел на шок и второй шок выбил к черту первый шок!.. Вы его напугали, вы его и вылечили, выходит!
«Гусар смерти» засмеялся скрипучим смехом и стал набивать табаком свою короткую трубочку.
— А почему вы решили, что парень избавился от шока и стал нормальным? — спросил его лейтенант Голубев.
Старик не спеша зажег трубку, раскурил ее как следует и потом, уже вынув трубку изо рта, сказал:
— О человеке надо судить по его поступкам — правда? Пока разумного он сделал немного. Но уже кое-что сделал. И это кое-что означает, что парень встал на правильный путь в своей жизни.
— А что же он все-таки сделал разумного, господин Бухгейм?
— Он так отколотил эту скотину — мельника Кранцфельда, что тот и носу не кажет к его Марте. Я вам говорю: парень встал на правильный путь!..
Они долго еще стояли вдвоем на казарменном дворе и разговаривали.
Прощаясь со стариком, лейтенант Голубев отдал ему воинскую честь, и тот в ответ, лихо щелкнув каблуками, тоже вскинул сморщенную руку к своей шляпе с перышками и еще раз повторил:
— Благодарю… от имени всего нашего народонаселения!
1954
ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ
Летит как пух от уст Эола!
В воскресенье Сережа ездил провожать Наточку на аэродром. Хотел на прощанье сказать все, и даже сложилась в голове фраза, красивая, звонкая: «Наточка, помни, улетая, что в Москве тебя ожидает верное и любящее сердце друга!» — но вдруг, как всегда неожиданно, по радио объявили посадку на самолет.
Наточка заторопилась. Сережа подхватил ее чемоданы, отдал их пожилому усатому носильщику с тележкой, и они пошли к выходу на летное поле. Здесь бы и сказать красивую фразу про верное и любящее сердце, но из Сережиных уст почему-то вылетело совсем другое — косноязычное, угловатое:
— Ты смотри, Ната… того… этого… не посрами, как говорится… земли русской!
Наточка приложила узкую ручку в тугой лайковой перчатке к золотистым кудрям, по-военному щелкнула каблуками туфелек.
— Есть не посрамить земли русской! — Она засмеялась и прибавила: — Я тебе напишу… оттуда!.. До свиданья, Сережа!
Потом Наточка вместе с другими пассажирами долго шла по полю. Самолет ждал ее, раскинув сильные, надежные крылья, огромный, рыбомордый, отсвечивающий серебром. Сережа смотрел на удалявшуюся Наточкину фигурку и, тревожась, думал: оглянется или не оглянется?
Оглянулась, помахала рукой! Тоненькая, стройная, как на карточке, где снята еще школьницей, когда никому и в голову не приходило, что эта озорная большеглазая московская девочка станет восходящей звездой русского балета.
А потом Наточка улетела. И хотя небо над аэродромом продолжало гудеть и рокотать, потому что взлетали и садились другие самолеты, Сереже оно казалось удивительно скучным и пустым.
Он вернулся в здание аэровокзала, подошел к окну справок и, назвав номер Наточкиного рейса, спросил, какая ожидается погода на трассе. Очень вежливая девушки в синем форменном кителе ответила серьезно:
— Прогноз хороший!
— Значит, сегодня долетят?
— Если погода позволит, долетят.
— Вы же сказали, что прогноз хороший?!
Вежливая девушка нахмурила подбритые бровки, сказала наставительно:
— Метеорология — наука молодая, гражданин.
…Прошли понедельник, вторник, среда, четверг — Наточка молчала. На заводе, где Сережа работал сменным инженером, были трудные дни. Сережа возвращался домой поздно ночью, валился на кровать и сразу же засыпал чугунным сном. Только в пятницу на заводе наконец все вошло в свои берега.