С точки зрения реализма
Шрифт:
Со скамьи поднялся тощий мужчина, одетый в новый, плохо сшитый пиджак, и хмуро уставился на судью.
— Сколько лет вы женаты на Прасковье Ивановне, Лисюхин?
Лисюхин откашлялся, покосился на сидевшую рядом Прасковью Ивановну — румяную, полную брюнетку с ямочками на щеках — и сказал сдавленным, ненатуральным голосом:
— Состою восемь лет в брачных отношениях, гражданин судья. А теперь прошу меня расторгнуть… с этой особой.
— Почему вы просите о расторжении брака?
— Не желаю состоять в брачных отношениях…
— По какой же причине не желаете?
Лисюхин вынул из кармана брюк громадный носовой платок, не спеша вытер покрытый испариной лоб и ответил тем же искусственным, петушиным голосом:
— Я могу суду все по порядку рассказать, если хотите…
— Говорите.
— Извольте! Я, гражданин судья, работаю на кирпичном заводе кладовщиком. И вот, значит, поехал я от завода в командировку на месяц. Приезжаю с вокзала к себе и застаю факт: жены дома нет! А телеграмма, между прочим, мною дана была, что приеду.
Теперь — иду ее искать и встречаю старуху Антипову, соседку.
Говорит: «Если вы ищете вашу супругу, Николай Петрович, то она стоит за углом с Максимовым. Он ее угощает газированной водой. С сиропом, между прочим».
Как она сказала про этот сироп, у меня, гражданин судья, все в глазах помутилось. А старуха еще говорит с насмешкой: «Ваша Прасковья Ивановна последнее (время очень полюбила газированную воду. Как ни пойду со двора, обязательно ее у будки встречу. И каждый раз ее Максимов угощает. И каждый раз с сиропом!..»
— Жарко же, дурак!.. Пить хочется! — сказала с места Прасковья Ивановна, у которой щеки и шея покрылись красными пятнами.
Николай Петрович Лисюхин затрясся мелкой, злобной дрожью и прошипел:
— Я тебе, дура, не дурак, а истец. Здесь — суд! А не кухня!..
— Обождите, Лисюхина, вы потом все скажете, — мягко сказал судья. — Продолжайте, Лисюхин!
— Что же продолжать, гражданин судья?.. Теперь все ясно! Которая жена любит своего мужа и соблюдает советский закон, та не станет сиропы распивать с определенной личностью. Я в тот же вечер, гражданин судья, вещички свои собрал и переехал к товарищу. Пускай она теперь попьет сиропу!
— Значит, — сказал судья, — я вас должен понимать так. Вы решили, что ваша жена вам изменила? На этом основании вы просите развести вас с Прасковьей Ивановной, так?
— Точно, гражданин судья!
— А доказательством измены считаете тот факт, что вашу жену видели пьющей газированную воду?
— С сиропом! — сказал Николай Петрович Лисюхин, многозначительно подняв палец.
— С сиропом, — кивнул головой судья, — в присутствии некоего Максимова. Так?
Лисюхин подумал и сказал:
— Так!
— Ну, а что вы скажете, Прасковья Ивановна? — обратился судья к Лисюхиной.
Прасковья Ивановна Лисюхина грузно встала и бурно заговорила низким, густым контральто:
— А я скажу, что замучил он меня своей проклятой ревностью, гражданин судья! Вон какой тощий через нее сам стал. Как глиста египетская!.. Я дома шитьем занимаюсь. И действительно, этому Максимову пошила рубашку апаш из его материала. И очень ему угодила, гражданин судья. И действительно, он меня два раза водой напоил…
— С сиропом! — опять сказал Николай Петрович Лисюхин.
— Пускай даже с сиропом, пускай! А какое он имеет право, гражданин судья, из-за этого сиропа несчастного меня на суде срамить, а?!.. Я ему была и есть верная жена!
— Значит, вы на развод не согласны?
— Не согласна! Потому, что я его, подлеца, люблю и ни в чем перед ним не виновата!..
Прасковья Ивановна помолчала и вдруг тихо прибавила:
— Пускай вернет мне швейную машинку — тогда дам развод.
В зале засмеялись, зашумели. Судья постучал карандашом по столу и сказал:
— Какую швейную машинку, Лисюхина?
— Мою машинку, гражданин судья. «Зингер», двойной челнок. Он как пять дней назад съехал от меня, так забрал ее и не отдает.
— Безобразие! — строго сказал судья. — Непременно верните ей машинку, Лисюхин.
— Не могу. Я ее уже проел!
— Как это проел?
— Проел в смысле — пропил… с горя.
— Врет он! — сказала Прасковья Ивановна Лисюхина. — Цела машинка! Мне люди говорили!
Николай Петрович Лисюхин посмотрел на потолок, поморщил лоб, что-то мучительно соображая, и сказал:
— А если верну машинку, дашь развод?
— Вернешь — дам!
— Бери! — с трудом сказал Николай Петрович Лисюхин. — Пользуйся! И скажи суду, что согласна на развод!
Пряча улыбку, судья снова обратился к супруге Лисюхиной:
— Он вам вернет вашу машинку. В этом случае вы согласны на развод?
Глаза у Прасковьи Ивановны вдруг налились слезами.
— Не согласна! — сказала она со страстью. — Не согласна — и все! Раз он решается мне машинку вернуть, значит и он меня любит, гражданин судья… Он же скаредный, как Кащей бессмертный… Не любил бы — ни за что не отдал! Это все характер его, фанаберия мужчинская!.. Ишь, что выдумал! По судам меня таскать! А ну, марш домой! Я с тобой дома поговорю. Велите ему, гражданин судья, домой идти!..
Она бушевала, размахивая руками, румяная, большая, из ее черных глаз, казалось, сыпались светлые искры. Тощий Николай Петрович Лисюхин, съежившись, глядел на нее с ужасом и обожанием.
В судебном зале откровенно хохотали. Судья, не поднимаясь из-за стола, посоветовался с народными заседателями и сказал:
— Я прекращаю ваше дело, Лисюхин. Ступайте домой. И вы тоже идите, Прасковья Ивановна! Надо все хорошо обдумать, Лисюхин, прежде чем в суд идти… Только время у нас отняли!
Суд начал слушать новое дело, а за дверью, в коридоре, все еще спорили и кричали супруги Лисюхины. Петушиным своим голосом муж кричал: