С. Ю. Витте
Шрифт:
Заняв пост министра путей сообщения, перед переездом в министерскую квартиру С. Ю. женился, и тоже не совсем обычно для сановника, что опять дало почву для разговоров о нем, хотя эта женитьба показывала опять ум, оригинальность и самостоятельность. С. Ю. был вдовец в самом лучшем возрасте мужчины, вероятно – натура страстная или, вернее, сладострастная. Видимо, жить без женщины он не мог, как это часто бывает с людьми, живущими нервной жизнью, и, надо думать, любил женщин опытных, понимающих жизнь. Нелегальная связь была ему неудобна как по его положению, так и потому, что он был слишком занятый человек, чтобы терять время на романтические похождения. Он предпочел иметь женщину дома и семейный очаг. Разведенная со своим мужем Матильда Ивановна, по первому мужу Лисаневич, вероятно, удовлетворяла его требованиям (я умышленно так говорю, ибо не думаю, чтобы С. Ю. был способен спрягать глагол «любить»), и он женился, не стесняясь тому, что по своему происхождению, своему родству и своему прошлому М. И. была не вполне подходяща для министра в то время, особенно для министра, делавшего гигантскими шагами головокружительную карьеру, так как она не была тем, что немцы называют «hoffchig».
Рассказывали, что С. Ю., опасаясь мнения двора и государя, так как М. И. была еврейка, а государь Александр III сильно недолюбливал эту нацию, особенно когда ее представители
Должен тут же сказать, что Матильду Ивановну я знал близко в течение 23 лет, что она была женой Витте, что каково бы ни было ее прошлое, которое никого не касается, она была примерной женой, верным другом своего мужа, делившей с ним горе и радость, всецело жившей его жизнью, бывшей всегда достойной того положения, которое ей дал С. Ю., и никогда в глазах других не злоупотреблявшей своим положением, но к ней я вернусь еще ниже.
Осенью, в конце августа 1892 г., государь [ездил] на маневры в Польшу и потом в Спалу. Я впервые должен был сопровождать государя, заменяя лейб-хирурга Гирша, и мне было приказано представиться на вокзале перед отходом поезда. На Петергофском вокзале в царских павильонах собрались для проводов весь двор и высшая администрация. Государя ждали, но он против обычая несколько запоздал – говорили, что перед самым отъездом у него происходило важное совещание с некоторыми министрами. Но вот приехал государь с семьей, и за ним появились министр внутр<енних> дел И. Н. Дурново, С. Ю. Витте и никому не известный в Петербурге гофмейстер А. К. Кривошеин, и по зале разнеслась последняя новость: С. Ю. Витте только что назначен министром финансов, а Кривошеин – на его место, министром путей сообщения. Эта новость удивила всех.
Получив еще бол<ьшее> поле деятельности, С. Ю. пошел с этого момента еще более быстрыми шагами к власти. Сколько я знал императора Александра III и Витте, они подходили друг к другу. Государь знал цену Витте, пользовался им, но навряд ли был склонен слишком приближать его к себе и держал его, если можно так выразиться, «в ежовых рукавицах», а такой тяжелый тормоз, как рука Александра III, благотворно влиял на такую необузданную натуру, как Витте. С. Ю., как я не раз мог заключить из его слов, боготворил государя и глубоко его почитал, а С. Ю. почитал только того, кого он боялся. С другой стороны, император Александр III действительно глубоко любил Россию и для ее благополучия считал неизбежной сильную власть. Если правда, что С. Ю. «был, прежде всего, горячий патриот», как думал М. М. Ковалевский, и был по своему характеру человек очень властный, то это была почва, на которой государь и Витте понимали друг друга. Если правда, что С. Ю. «был человеком норова» и представлял собой «странное сочетание государственного деятеля и мечтателя», как думал анонимный его биограф, то ему нужна была иногда твердая, спокойная рука Александра III, налагавшая свое «veto» в моменты «порывов» и «мечтаний» Витте, и поэтому под руководством этого монарха С. Ю. представлял собой очень удачный тип государственного деятеля, редкого по своей продуктивности работника, не выходившего из положенных ему границ.
Когда С. Ю. уже женатым переехал в квартиру министра финансов на Мойке, мне приходилось довольно часто бывать в его семье. Сначала домашний врач Матильды Ивановны д<окто>р Б. М. Шапиров привлек меня к лечению ее дочки, тогда еще девушки лет пятнадцати, Веры Сергеевны (она была усыновлена Витте), вышедшей потом за Нарышкина. Потом я участвовал в лечении М. И., оперировал ее и, наконец, приглашался консультантом к самому С. Ю., что уже доказывало известное доверие ко мне с его стороны, так как он не жаловал русских врачей и предпочитал лечиться у заграничных знаменитостей, к которым относился с каким-то подобострастием, не упуская случая приглашать к себе даже без всякой нужды тех из них, которые случайно приезжали в Петербург. В то время я часто бывал в доме Витте, сблизился с ним и с его женой и имел случай наблюдать жизнь, привычки и деятельность С. Ю. Квартира министра финансов была громадная, старого типа казенных квартир для сановников – комнаты были очень большие и высокие, как сараи, а в сущности, очень неуютные и потому носившие именно «казенный» характер.
Половина самого министра состояла из большой приемной залы, кабинета и рядом с ним уборной комнаты. Меблировка кабинета была более чем скромная и простая. Большой канцелярский стол служил письменным столом министра, вокруг стулья для домашних совещаний, на столе ничего, кроме чернильницы и перьев, карандашей и лампы; бумаги – только по текущим делам этого дня. К вечеру все поданные дела должны были быть исполнены, до этого С. Ю. не ложился, и секретарь должен был вечером совершенно очистить стол, поэтому у С. Ю. дела никогда не залеживались, и он за день исполнял колоссальную работу. Как-то раз С. Ю. объяснил мне свою систему работать, указал, что, по его мнению, большой администратор только при такой системе может быть продуктивен. Я воспользовался этим уроком, и, занимая позже крупные административные должности, я заводил в своем кабинете особый стол для служебных дел, не смешивая их с личными делами на письменном столе, и по системе С. Ю. всегда очищал служебный стол к вечеру, часто с благодарностью вспоминая советы С. Ю. Кроме этого рабочего стола в кабинете С. Ю. имелись по стенкам шкапики для секретных дел, записок, материалов и т. п., а у одной из стен на открытых, очень простых полках располагалась небольшая библиотека, как у студента. Несколько портретов на стенах – вот и вся обстановка рабочей комнаты министра финансов Российского государства, ворочавшего миллионами, если не миллиардами. В общем, вся эта донельзя простая обстановка придавала комнате не характер частного кабинета обеспеченного государственного человека, а характер служебного кабинета в канцелярии и была очень характерна для хозяина этого помещения – ясно было при входе в него, что здесь прежде всего дело. Форма, комфорт, даже намек на роскошь для С. Ю. не существовали. Матильда Ивановна часто жаловалась мне на неуютность кабинета, в котором С. Ю. проводил всю жизнь, но добавляла, что все ее попытки устроить С. Ю. более уюта и удобств всегда встречали с его стороны протесты, и он по этому поводу даже сердился.
Такой же скромной и даже убогой была уборная С. Ю. – quasi-туалетный стол без важных приборов, но с массой баночек и бутылочек с медикаментами, очень примитивный умывальник рыночной работы, шкаф для белья и платья и ванна. В бельевом шкафу было так мало белья и такое поношенное, что когда С. Ю. одевался более нарядно, то мало проворный и неопытный камердинер искал крахмальную рубашку «получше». Вмешательство жены здесь тоже не допускалось, и сам С. Ю., не будучи скуп, был удивительно нетребователен и как будто любил такую жизнь «по-студенчески». Мне казалось даже, что услуги камердинера его тяготили – он их терпел, но в них не нуждался. Одевался С. Ю. плохо, небрежно и неумело, что подчас раздражало Матильду Ивановну. Она часто выражала мне свое удивление, почему я хорошо одет, и спрашивала, кто мой портной, видимо, желая его рекомендовать мужу. Наконец мне эти вопросы наскучили, и я как-то ответил сухо, что одного портного мало и надо уметь носить платье. Она поняла и больше меня не спрашивала. Остальные комнаты на половине М. И. были, видимо, меблированы обойщиком по его вкусу и носили «казенный» характер, кроме спальни и столовой. В громадной спальне с большой, не прикрытой стульями двуспальной кроватью имелось много диванов, кушеток, ковров, звериных шкур и т. п., что придавало комнате какой-то своеобразный характер – не спальни, а какого-то «салона». В этой комнате М. И. преимущественно и жила и принимала в ней своих более близких друзей. Одним словом, было, что после кабинета спальня играла наибольшую роль в жизни супругов.
Богаче была столовая из черного дуба, но в ней было слишком много фарфора, выставленного на буфетах слишком нового серебра, как будто только что присланного из магазина, поэтому здесь обстановка несколько напоминала столовую разбогатевших фабрикантов и банкиров – много ценностей и мало вкуса и понимания в хороших вещах.
За столом служило несколько лакеев в ливреях, имелся и «дворецкий», который, видимо, распоряжался по своему разумению, но в общем прислуга была не особенно корректна и «stile» [100] . Повар был хороший, но остававшийся без руководства – С. Ю., по-видимому, любил покушать, но в кулинарном искусстве понимал мало. Все, что не гармонировало с простотой обстановки комнат С. Ю. и носило несколько театральный, бутафорский характер. С. Ю., несомненно, во всем этом ничего не понимал, считал это забавой, ему не нужной, может быть, он допускал, что все это нужно при его положении, предоставлял все это жене, выдавал деньги, тяготился этим «тоном», но терпел и приходил на половину жены как в гости.
100
Искаж. англ. style (стиль, манера, мода).
Жил С. Ю. исключительно работой и государственными делами – только для работы и службы.
Когда я знал С. Ю. министром финансов, он вставал рано и уже около девяти утра приходил в кабинет одетый, пил чай и просматривал газеты, а с десяти, если не раньше, начинал принимать доклады. Ровно в 12 час<ов> он приходил в столовую, где тотчас подавался завтрак из двух блюд, опоздания не допускалось ни на минуту, о чем М. И. всегда предупреждала меня, когда я приглашался к завтраку, добавляя, что С. Ю. не выносит опозданий и в случае таковых раздражается. Вообще он был до щепетильности точен в распределении своего времени. Ел С. Ю. очень жадно, как рабочий, и быстро – «глотал» пищу. Сидел он за столом как-то боком, точно мимоходом, ел неопрятно, часто пускал в ход пальцы и не злоупотреблял салфеткой, почему его домашний пиджак был всегда в жирных пятнах. Пил он мало – какое-то легкое шипучее вино, которое ему подавали отдельно в полубутылках. Очень заботясь о своем здоровье, всегда придавал значение пище в смысле соответствия с требованиями гигиены. Всегда ел какой-то особенный хлеб и непременно после завтрака фрукты, которые он получал с Черноморского побережья, и любил указывать, что он поддерживает отечественное плодоводство. Завтрак продолжался 20–25 минут, после фруктов он немедленно закуривал папиросу в малоаппетитном прокуренном деревянном мундштуке, тотчас залпом выпивал кофе и в 12 1/2 уходил к себе, предоставляя гостей, если таковые были, жене. Если бывало какое-либо дело к С. Ю., то во время завтрака можно было коротко переговорить с ним и обыкновенно тут же получить ответ. Если у меня было дело к С. Ю., я говорил об этом М. И., и тогда она приглашала меня к завтраку, чтобы сберечь время С. Ю. и мое. Я так не раз подготовлял почву для получения кредитов на свои ученые работы, свои учреждения и на Красный Крест. С. Ю., дав свое согласие принципиально, требовал только самой краткой памятной записки, иногда для доклада государю, и дело проходило с неимоверной быстротой.
Редко С. Ю. засиживался за завтраком, когда он ехал в какое-нибудь заседание, начинавшееся обыкновенно около двух часов, и тогда он любил побеседовать на злобы дня, но больше говорил сам или рассказывал. Иногда в чайное время, около 5 часов, между докладами и совещаниями, С. Ю. на минутку заходил к жене, а в 7 часов снова появлялся к обеду, после которого проводил около часа, до 8 1/2–9 час<ов> в гостиной жены. Иногда играл одну партию в карты, если были партнеры, и снова уходил к себе, чтобы работать до поздней ночи. Развлечений С. Ю. не признавал, в театрах, кажется, почти никогда не бывал, искусством и литературой не интересовался, читал он только то, что ему было нужно в данную минуту, и то читал больше во время путешествий за границу, дома для этого у него не было времени. Науку он глубоко почитал, но теоретически – на деле благодаря своему властному характеру и самоуверенности был склонен спорить о научных вопросах, которых не понимал, и высказывать свое мнение. Однако, надо отдать ему справедливость, что он иногда все же признавал [необходимость] учиться тому, что он не знал. Так, он, как говорили, при назначении на пост министра финансов пригласил к себе известного тогда банкового деятеля Ротштейна и брал у него уроки по банковому делу. Далее, в противоположность большинству наших сановников, он вел знакомство с наиболее выдающимися профессорами и специалистами политической экономии и государственного права, совещался с ними, старался использовать их знания и не страшился их политического направления и степени их «политической благонадежности». Так, имел сношения с Чупровым, Посниковым, Ковалевским и мн<огими> др<угими>. Боюсь, что это не мешало ему держаться своих точек зрения, кои не всегда соответствовали науке. Обращался он, сколько я помню, к профессорам и тогда, когда он взялся читать политическую экономию или, как он говорил, учение о государственном хозяйстве, наследнику престола в<еликому> к<нязю> Михаилу Александровичу, для которого он составил программу и даже написал что-то вроде руководства «курса». Так или иначе, но С. Ю. по крайней мере делал вид, что, как человек с университетским образованием, уважает представителей науки, интересуется их взглядами на некоторые задачи управления государством и не относился к ученым с полупрезрительной улыбкой, как это делали некоторые его коллеги, как, напр<имер>, И. Л. Горемыкин.