Сабля Волынского
Шрифт:
– Был еще литовский князь, сын Ольгерда того же имени, – вступился за патрона Еропкин, не совсем кстати.
Татищев поморщился.
– Мне сумнительно, что Дмитрий Донской был на то время толико дряхлым, чтобы не быть детородным. Напротив, он был моложе нас с вами. Мне также не известно об его повторном браке и рождении какого-то князя Красного. Какой-такой Красной? Красным как раз называли отца, а не сына Димитрия.
– Красной сиречь красивый, а имя могло быть какое угодно, хоть Василий, – снова вступился Еропкин.
Остальные вообще не участвовали в дискуссии, не понимая даже, о чем речь.
– Ну, пущай Красной, – устало махнул рукой великий историограф. –
– И об их родстве с государями российскими, – значительно напомнил Волынский.
Но все это была присказка. А plat du jour 1 было нечто, наглядно подтверждающее истинность всего сегодня сказанного, даже при некоторых критических поправках.
1
Фирменное блюдо (франц.)
По сигналу Волынского лакей торжественно внес на подносе узкий бархатный футляр с серебряной оковкой, в каких хранят драгоценное парадное оружие. Вытерев руки салфеткой, Волынский раскрыл футляр и извлек из него тот самый предмет, который Родионов уже видел сегодня в оружейной комнате: обломанную ржавую саблю без рукояти, якобы обладающую какой-то исключительной ценностью. Обернув саблю платком, Волынский вынес ее в центр зала, где сидели Еропкин, Татищев и еще несколько сведущих гостей.
– Сабля сия доставлена мне нынче в ночь – вот этим молодцом, – объявил Волынский, нашел взглядом Родионова и милостиво кивнул ему.
Все гости с любопытством обернулись в сторону никому не известного офицерика, и Родоинов весь вспыхнул от этого неожиданного триумфа.
– Она была найдена на том самом месте, где русские полки и гусарский корпус дедушки Димитрия сошлись с ордой Мамаевой насмерть, как сказано в вышереченной повести.
Один из воинов, сражаясь, выронил ее из слабеющей руки во время сечи, и, как знать, не был ли это сам мой славный предок Димитрий Волынский?
– Сие неможно ни положительно аффирмовать, ни отвергнуть, – никакой надписи на клинке нет, – заметил, рассматривая реликвию, Татищев.
– Следственно – это возможно, – добавил Еропкин, заглядывая через плечо историка.
– А посему для сведения и в память моим потомкам о значении нашего славного рода я намереваюсь нанести с одной стороны клинка надпись такового содержания …
Волынский достал из кармана лист бумаги и прочитал:
– От сотворения мира в таком-то году (это еще надо уточнить), а от Рождества Христова в таком-то великий князь Московский Дмитрий Иоаннович по прозванию Донской победил со многочисленным воинством крымского хана Мамая. А при том с помощными войсками великому князю Московскому был князь Дмитрий Михайлович (все-таки – Михайлович) Волынской, за которого после победы выдал сестру свою благоверную великую княжну Анну, от которых… фамилия Волынских начало свое восприяла. А в таком-то году оная полоса сыскана на Куликовом поле, где та баталия была.
Что скажете, господа ученые мужи?
– Разве то, что Крымского ханства тогда не существовало, – отвечал Татищев.
– Да вот еще то, что вышло длинновато для гравировки, – заметил Еропкин. – Здесь на целую книжную страницу, а надо бы на три или четыре раза покраче.
– И то правда. Вот ты, господин гоф-бау-интендант, и составь мне таковую надпись, вдвое короче, но в той же силе.
Драгоценная
– Приходите завтра в ночь, будут не те разговоры.
А затем, подойдя еще к какому-то важному господину, повторил:
– Завтра в полночь, займемся важным делом.
Одуревший от плясок и шампанского, Родионов возвращался на свою квартиру в полном восторге от сегодняшнего вечера и гадал: что же это за конспиративная встреча готовится завтра среди приближенных министра? Чем таким запретным и тайным могут заниматься столь важные люди, которым дозволено все?
Захмелевшему Родионову не приходило в его юную голову ничего, кроме какой-то невероятно извращенной оргии в стиле тех вакхических сцен, что изображены на потолке в доме Волынского. Прапорщик, наверное, был бы разочарован, если бы услышал то, что читают и пылко обсуждают на своих закрытых собраниях конфиденты Волынского. И все эти проекты, резолюции и пропозиции вряд ли вызвали бы его интерес, даже если бы он что-то в них и понял.
Услуга Родионова кабинет-министру не осталась без последствий. Положим, он и не совершил ничего выдающегося, доставив в срок посылку из Москвы, но то, что реликвия попала в руки Волынского в добрый час, именно через прапорщика, было замечено. Артемий Петрович распорядился, чтобы Родионов в указанное время являлся в его дом для выполнения довольно необычного, но не обременительного и даже приятного задания. Он должен был позировать для картины с изображением родословного древа Волынских.
Эскиз для этого большого полотна, наподобие тех, что Волынский видел в домах польских аристократов, был выполнен Еропкиным. На нем было изображено огромное раскидистое дерево, с «крушками» – то есть, кружками, висящими на ветках. В каждый из таких «крушков» должны были быть вписаны имена всех известных мужских представителей рода Волынских от Дмитрия Михайловича по прозвищу Боброк до малолетнего Пети.
Рядом с древом изображен был «педестал», то есть обелиск с гербом и надписью, отражающей роль Боброка-Волынского в Куликовской битве и его родство с правящим домом Москвы. Эту надпись Артемий Петрович собирался выбрать из Синопсиса – первого русского пособия по истории, включающего вариант «Сказания о Мамаевом побоище» и гораздо более достоверного, чем авантюрная повесть «иезувита».
К «педесталу» были прикованы цепями люди в турецком платье, изображающие плененных Мамаевых татар. А под древом стояли основатели рода Волынских. Справа – князь Волынский Дмитрий Михайлович Боброк, а слева – его супруга, великая княжна Московская Анна Иоанновна. Боброк-Волынский держит в правой руке булаву в знак воинской власти, а над великой княжной витает «гениум», то есть, ангел, с короной Великого Московского княжества.
Живописное исполнение этого художественного замысла было поручено лучшему из учеников семинарии при Александро-Невской лавре по классу рисования Григорею Теплову, освоившему приемы западноевропейской живописи, как никто из начинающих русских живописцев. Поскольку же для достоверного изображения человеческих фигур художнику Теплову, как и его европейским коллегам, требовались модели, то роль Боброка была поручена статному прапорщику Родионову, а роль великой княжны – ее потомку и тезке, прекрасной Анне Волынской.