Саблями крещенные
Шрифт:
— Смогу ли я тогда рассчитывать, что буду принят в этом замке?…
— Сможете, конечно. Если только посещение Шварценгрюндена не станет вашей главной целью. Ибо главной, — она мельком взглянула в сторону одной и другой двери; оба татарина, которые до сих пор спокойно находились в зале, бесшумно, словно духи, переместились по ту сторону дверей. — …Главной по-прежнему должны оставаться сокровища тамплиеров. Вы хотели возродить орден? Возрождайте его. И пусть те, кто считает себя тайными руководителями ордена, докажут, что они более праведны и являются истинными наследниками славы великого магистра Жака де Моле. Но сразу же подберите людей, которые оказались бы более удачливыми в своем новом набеге на замок Аржиньи, нежели мы с вами.
— Понял, графиня.
— И не вздумайте погрязнуть в банковских счетах и любовных игрищах с двумя баронессами и прочем провинциальном разврате. Как только я обнаружу, что вы отреклись от сокровищ тамплиеров, мать-баронесса тотчас же отречется от бывшего уголовника Клода Дуартье; дочь банкира превратится в фанатичную лесбиянку, каковой она, по существу, уже является, а сам банкир скоропостижно разорится. Что произойдет после всех этих метаморфоз с вами, — мстительно рассмеялась графиня, — представить себе не так уж трудно.
— После всего, что я видел в замке Аржиньи, да, нетрудно.
— И еще… Кажется, вы были бы не прочь как-нибудь навестить замок Шварценгрюнден? Что ж, как только приблизитесь к сокровищам тамплиеров — вы станете самым желанным гостем этого замка. Но если где-нибудь, когда-нибудь, пусть даже на крюке, вбитом в стену замка Аржиньи, вы посмеете, в связи с поисками сокровищ, произнести мое имя… — выдержала графиня убийственно-саркастическую паузу, — то очень скоро убедитесь, что мстить из могилы, а равно, как и мстить мертвым, умеет не только загробная тень великого магистра Жака де Моле.
— Я конечно же предпочту молчание, — возбужденно заверил ее будущий барон, — поскольку убедился…
— Вот и замолчите! — резко прервала его графиня. — Все, барон, все! Кара-Батыр, распорядитесь, чтобы графу де Моле подали коня и открыли перед ним ворота.
9
— Вам все же удалось угомонить их? — недоверчиво покачал головой канцлер. На то умиротворение, которое происходило сейчас в усадьбе местного шляхтича, он смотрел, словно на седьмое чудо света. — Что вы им сказали? Какую такую власть употребили?
— Увы, это была не власть короля. Не говоря уже о власти тайного советника. — О канцлере Коронный Карлик вежливо умолчал. Тут и так все ясно. — Хитрость заключается в том, что осаждать и грабить поместья старались люди полковника Барабаша. Причем умышленно делали это на пути нашего с вами следования, чтобы показать, какой повстанческий разгул творится в здешних краях и как здесь нужна крепкая рука гетмана.
— Езус Мария! Неужели Барабаша? Он что, стремится заставить нас искать в нем «сильную руку»?
— Но мы никак не сможем доказать причастность Барабаша, поскольку действует он через подставных атаманов, — предостерег канцлера от поспешной горячности Коронный Карлик. — И Боже нас упаси затевать об этом разговор с Хмельницким, не говоря уже о самом Барабаше.
— Но казаки признались вам?
— Устами самого атамана, который узрел в этом признании свою собственную выгоду. Впрочем, и без его признаний догадаться было нетрудно.
— Мне уже не раз предоставлялась возможность убедиться, что из всех государственных сановников, кормящихся у королевской казны, вы единственный, кто, в общем-то, оказался на своем месте.
— Не будем сейчас обо мне, господин канцлер, — ожесточилось лицо Коронного Карлика. — Хоть о сатане на троне, только не обо мне. Извините, мне нужно поговорить с будущим сотником Маньчжурой.
— Еще один лис в стае степных волков? — простил ему это ожесточение князь Оссолинский.
— Вы ведь сами только что заявили, что, оказывается, я все же на своем месте.
Канцлер рассмеялся.
— После разговора с сотником жду вас в моем экипаже.
Вернувшись к своей карете, Коронный Карлик увидел, что Маньчжура все еще остается в седле.
— Не надо в карету, ясновельможный, — предложил он. — В седле казаку привычнее.
— Не желаешь быть заподозренным в секретных переговорах с тайным советником? Благоразумно. Тогда вот тебе деньги, — передал сотнику небольшой кошелек, — и слушай меня, как Господа Бога, глаголящего устами отца родного.
— Так и буду, — сжал кошелек в огромном волосатом кулаке Маньчжура. — Но не за злотые, за честь.
— Стал бы я что-либо доверять тебе за злотые, сотник, — поиграл желваками Коронный Карлик. — Служить ты останешься пока у Барабаша.
— Но вы же…
— Учись слушать, — осадил его тайный советник, привставая в своих высоко подтянутых под его рост стременах. — Саблей махать тебя учили другие, но она, как видишь, не дала тебе ничего, кроме ран и болячек. Я же стану учить тебя слушать — только-то и всего, зато к старости ты будешь иметь не только кусок хлеба, но и поместье. Так вот, служить до времени все еще будешь у Барабаша. Тем более что пока не ясно, кому достанется булава. Зато уже сейчас Хмельницкий будет видеть в тебе своего человека. Ему подскажут, кому в стане своего соперника он может доверять, — упредил очередной вопрос Маньчжуры. Искусство выслушивать давалось сотнику с тем же трудом, что и многим другим, с кем тайному советнику приходилось иметь дело.
— Разве что…
— Хмельницкий должен помнить своего верного казака, подпускать к своему табору и доверять ему. Мне же не столь важно знать, что творится в стане Барабаша, сколько то, что волнует Хмельницкого, о чем он просит тебя разузнать в лагере Барабаша, на что толкает своего кума-соперника.
— То есть служить я все-таки буду вам?
— Не мне, высшей миссии. Но тебе этого не понять. Да и ни к чему тебе это. Считай, что служишь мне. Или, может быть, я тебе чем-то не угоден?