Саблями крещенные
Шрифт:
— Барона фон Краузера. Вам не нравится его фамилия?
— Кто это?
— Что вы уставились на меня? Барон фон Краузер — это вы.
— Объяснитесь, графиня…
На сером, почти изможденном лице Артура появилось некое подобие улыбки. Похоже, что после того, как он постоял под крюком во дворе замка Аржиньи, улыбка начала даваться ему с огромным трудом. Даже такая, легкомысленная, какую он стремился сейчас изобразить.
— Вы сегодня же отправитесь в городок Понтарлье, что находится почти на самой швейцарской границе, и разыщете там баронессу фон Краузер. Ей уже за пятьдесят или около того. Она не настолько молода, чтобы надолго задержаться в ваших любовницах, однако и не настолько стара, чтобы не решиться усыновить вас. Ведь, насколько я поняла, вы подкидыш без рода, племени. Я не ошибаюсь, мсье Дуартье?
— Это уже ближе к истине, — неохотно признал гость. Переход из положения «графа Артура де Моле» к положению безродного и бездомного мсье Дуартье, как видно, всегда происходил у этого бродяги с душевными муками.
— Настолько близко, что вы не станете утруждать меня излишними объяснениями, а изволите выслушать и выполнять. — Диана выжидающе взглянула на Клода Дуартье, но тот счел за лучшее опустить глаза. — Так вот, в Понтарлье вы отыщете баронессу Клавдию фон Краузер, — решительным голосом повела дальше графиня, — и передадите ей это письмо, — положила на край стола небольшой конверт, — вскрывать и читать которое вам не обязательно.
— Не вскрою, — покаянно заверил Дуартье.
— Баронесса знает, что такое письмо последует. И в общих чертах догадывается, о чем в нем будет идти речь. В тот день, когда я вернулась из приятного путешествия к замку Аржиньи, Клавдия фон Краузер вояжировала из Парижа в свой городишко и осчастливила посещением мой скромный замок. Баронесса осталась без наследников. Ее единственный сын то ли утонул, то ли был похищен. Трогательная история, не правда ли? Причем для нас удобно придерживаться версии, что он был похищен, и произошло это около двадцати четырех лет назад, когда мальчишке еще не было и двух лет, а его матери — шестнадцати. Случается же такое…
— Я должен буду стать ее мужем?
— Официально до этого не дойдет, — успокоила будущего барона графиня де Ляфер. — Неофициальные же ваши отношения никого интересовать не будут. В любом случае баронесса встретит вас как сына. Усыновит и сделает наследником тех двух, небольших и не очень доходных, поместий — одного во Франции, другого в Швейцарии, — которыми она, при всей своей вдовьей бедности, все еще владеет; а также наследником небольшого заезжего двора в самом Понтарлье, в котором вы, на первый случай, остановитесь. Отель «Сон валькирии» — интригующе, не правда ли?
Дуартье пожал плечами, подошел к столу и взял письмо.
— Впрочем, название вы потом сможете изменить. Если в конечном итоге отель будет называться «Последний приют тамплиеров» или «Сокровища ордена бедных братьев Христовых» — от этого он станет лишь респектабельнее. Но вернемся к баронессе… как ее там?
— Клавдия фон Краузер, — почтительно подсказал Дуартье.
— Вот именно. Видите, как быстро вы освоились со своим новым именем и титулом. Замечу, что в своих краях эта особа довольно влиятельна. Как, впрочем, и в германской части Швейцарии. Поэтому считаю, что процесс «усыновления» отнимет у вас значительно меньше времени и нервов, чем если бы вам пришлось доказывать свою принадлежность к роду де Моле. А как только вы станете бароном фон Краузером, — вслушайтесь в звучание, мсье. Даже меня, человека крайне далекого от музыки, звучание слов «барон фон Краузер» просто-таки опьяняет…
— Мне еще понадобится время, чтобы вслушаться в него.
— Вы все еще чего-то недоговариваете, барон. Да, сразу же после «усыновления» вас представят некоей двадцативосьмилетней — на два года старше вас, но, что поделаешь, судьба — вдове, тоже весьма сомнительного происхождения. Которая, тем не менее, является далекой родственницей баронессы. Ее отец, как вы сами поняли, не аристократ, но зато он банкир. Который очень желает вступить в родственные связи с одним из старинных аристократических родов. Мало того, он готов платить за оказанную ему честь, чем обедневшая баронесса фон Краузер не преминет воспользоваться. Не надо, мсье Дуартье, — решительным жестом остановила она лжеграфа, хотя тот не собирался и рта раскрывать. — Мне известна суровость ваших взглядов на мораль. Но не будем спешить с обвинениями в адрес вдовы-баронессы…
Дуартье хищно рассмеялся. Только сейчас ему стал по-настоящему понятен замысел графини де Ляфер, а главное, он вновь почувствовал, что они союзники и родственные души. Естественно, что к нему постепенно возвращалась уверенность. Клод Дуартье умел ценить авантюрность мышления и поступков, и сейчас у него появилась еще одна возможность оценить богатую россыпь этих качеств в характере прекрасной парижанки, в которую он конечно же был влюблен, но которой пока конечно же недостоин.
— Я не буду строг в оценке столь коварного замысла баронессы Клавдии, поскольку надеюсь, что кое-что, хоть какие-то крохи с банкирского стола достанутся вам, графиня де Ляфер, ну и конечно же мне, бедному…
— Наконец-то вы заговорили, как подобает графу Артуру де Моле. Признаться, я уже начала было сомневаться: готовы ли вы вообще к столь великодушному способу мышления. А ведь я только потому и пощадила вас, что благоразумно предположила: от живого лжеграфа де Моле все-таки должно быть больше пользы, нежели от мертвого.
— Можете не сомневаться, я готов.
— Тогда чего вы ждете от меня? Пересказа всей той рутины аристократических будней, которые ожидают теперь уже законного барона фон Краузера? Баронесса приобретет Богом посланного ей сына и известную сумму денег, нужную для уплаты долгов. Двадцативосьмилетняя, засидевшаяся во вдовах дочь банкира — мужа-аристократа, а швейцарский банкир и промышленник — зятя барона, ну и вместе с ним — наследника и вес в обществе. Ибо дочь его — уже баронесса, а внук станет бароном. Разве все это не достойно пера Эсхила? Или Софокла? Извините, я одинаково слаба в познании творчества обоих этих трагикомедиантов, поэтому остановим свой выбор на Еврипиде. Уж его-то, совершенно точно, а главное, справедливо, кто-то из не менее великих греков назвал «наиболее трагическим из поэтов». Кажется, Аристотель. Хотя и с его творчеством, увы…
— Тем не менее вы гениальны, графиня. Речь идет не о грешной поэзии.
— Вряд ли я догадаюсь, что скрывается за странным определением «гениальная». Поэтому оставим в покое всю эту весьма сомнительную антику и вернемся к прекрасной прозе нашей с вами жизни.
Будущий барон и ныне здравствующий граф несколько растерянно повертел в руках пакет с письмом. Он ждал, чем графиня завершит его посвящение в бароны. Однако Диана не спешила ни с прощанием, ни с напутствиями.
— Простите, графиня… Я знаю, что мы долго не сможем видеться.
— Считаете, что сможем?… — Диана умела поставить в тупик любого. Ей это удавалось. К тому же делала это мастерски, с блеском.
— Я имел в виду…
— Знаю, что вы имели в виду. Выражайтесь яснее, барон фон… Какое-то время мы с вами действительно не сможем видеться — это совершенно ясно. Что дальше?
— Смогу ли я, уже после того как обрету титул, имения, средства, рассчитывать, что?…
— Вам и так грешно жаловаться, барон фон… он же граф…
Они оба вспомнили ночь, которую провели здесь, в этом замке. Бурную и далеко не безгрешную ночь, после которой добиваться от женщины еще чего-то просто неприлично. И все же будущий зять банкира стоял на своем.