Сад костей
Шрифт:
— Что? Кто?
Эбен с трудом поднимается на ноги, а из дверного проема выходит фигура в черном плаще, полы которого скользят по обледенелым камням.
— Добрый вечер, сэр.
Эбен смущенно бормочет и выпрямляется, вновь обретая горделивую осанку.
— Ну и ну! Я далее не предполагал, что здесь можно встретить… Воткнувшись, лезвие ножа оказывается так глубоко, что достает до позвоночника, а сила удара отдает в кость — болезненное и волнующее ощущение бесконечной власти. Ошеломленный Эбен выпучивает глаза, судорожно вздыхает, напрягается всем телом. Он не кричит и вообще не
Следующий надрез, быстрый и умелый, выпускает наружу комок кишок. Упав на колени, Эбен прижимает руки к ране, словно пытается сдержать выплеск внутренностей, но они все равно выскальзывают из живота и остановят его при попытке бегства. При попытке сделать хоть один шаг.
Потрошитель и не предполагал, что нынче ночью будет смотреть в лицо Эбена, но таковы капризы провидения.
Пусть кровь, текущая к канаве, кровь, струящаяся между булыжниками, и не принадлежит Билли, нынешняя охота не бесполезна. От всякой смерти, как и от всякой жизни, есть выгода.
Осталось нанести еще одну рану. Какую часть взять на этот раз, какой кусок плоти?
Ах, тут и выбирать нечего. Сердце Эбена уже не бьется. Лишь небольшая струйка крови вытекает из раны, когда лезвие ножа, сделав круговой надрез, начинает снимать кожу.
27
— Это чрезвычайно опасные обвинения, — заметил доктор Гренвилл. — Джентльмены, я советую вам обдумать возможные последствия, прежде чем высказать их кому-нибудь еще.
— И Норрис, и я — вчера вечером мы оба видели, как он выходил из дома на Желудевой улице, — настаивал
Венделл. — Это и вправду был доктор Сьюэлл. В этот дом пришли также другие люди, которых мы узнали.
— И что с того? Сборище джентльменов — это событие вряд ли можно ясно назвать необычным. — Гренвилл жестом обвел комнату, в которой они сидели. — Сейчас, например, мы втроем собрались в моем кабинете. Разве нашу встречу можно счесть подозрительной?
— Подумайте о том, кто эти люди, — возразил Норрис. — Один из них — Гарет Уилсон, недавно вернувшийся из Лондона. Чрезвычайно загадочная личность, у него не так уж много друзей в городе.
— Вы наводите справки о делах господина Уилсона лишь из-за рассказа той глупой девицы? Девицы, которую я в глаза не видел?
— Нам обоим Роза Коннелли кажется вполне надежным свидетелем, — заметил Венделл.
— Я не могу судить о надежности девушки, которую ни разу не видел. И не могу позволить вам опорочить такого уважаемого человека, как доктор Сьюэлл. Боже правый, я прекрасно знаю, какой у него характер!
— Знаете, сэр? — тихо спросил Венделл.
Поднявшись с кресла, Гренвилл нервно прошагал к очагу. Там он остановился и, не оборачиваясь к молодым людям, стал смотреть на пламя. Утонув в ночи, Маячная улица стихла за окном, и теперь можно было слышать только потрескивание огня, а иногда — скрип половиц под ногами у слуг. Вот чьи-то шаги приблизились к гостиной, затем раздался тихий стук в дверь. На пороге появилась горничная, несущая поднос с пирожными.
— Простите за вторжение, сэр, — извинилась она. — Но госпожа Лакауэй попросила меня
— Оставьте. И закройте за собой дверь, — резко ответил хозяин, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от огня.
Девушка опустила поднос на приставной столик и быстро вышла. Только когда ее шаги стихли в конце коридора, Гренвилл заговорил снова:
— Доктор Сьюэлл спас моему племяннику жизнь. Я обязан ему счастьем своей сестры и отказываюсь верить в то, что он как-либо причастен к этим убийствам. — Профессор повернулся к Норрису: — Вы как никто другой понимаете, что значит быть жертвой слухов. Если верить всем сказкам, которые рассказывают, у вас на голове рога, а на ногах — раздвоенные копыта. Думаете, мне было легко вас защищать? Отстаивать ваше место в колледже? Но я сделал это, потому что не захотел поддаваться злобным сплетням. И скажу вам вот что: чтобы вызвать мои подозрения, нужно сделать нечто более страшное.
— Сэр, — не унимался Венделл, — вы ведь не слышали имена других участников собрания.
Гренвилл обернулся к юноше:
— А вы и за ними шпионили?
— Мы просто обратили внимание на тех, кто приходил па Желудевую улицу и уходил оттуда. Там был еще один джентльмен, который показался мне знакомым. Я шел за ним до дома номер двенадцать на Почтовой площади.
— И?
— Это был господин Уильям Ллойд Гаррисон. Я узнал его, так как прошлым летом слышал его выступление в церкви на Парковой улице.
— Господин Гаррисон? Аболиционист? Вы полагаете, выступать за отмену рабства — преступно?
— Вовсе нет. Я считаю эту точку зрения весьма благородной. Гренвилл взглянул на Норриса.
— А вы?
— Я полностью согласен с доводами аболиционистов, — заверил Норрис. — Однако о господине Гаррисоне говорят нечто настораживающее. Владелец одной лавки сказал нам…
— Владелец лавки? Вот уж действительно надежный источник!
— Он сказал, что господин Гаррисон часто появляется на улице поздно вечером и украдкой передвигается по
Маячному холму.
— А ведь я тоже частенько выхожу на улицу поздно вечером, когда во мне нуждаются пациенты. Возможно, кто-то считает, что и я передвигаюсь украдкой.
— Но господин Гаррисон не врач. По какой причине он выходит на улицу в такое позднее время? Похоже, на
Желудевую улицу нечасто заглядывают обитатели ближайших кварталов. Говорят, по ночам оттуда доносится зловещее пение, а в прошлом месяце там на мостовой обнаружили кровавые пятна. Все это глубоко взволновало окрестных жителей, однако, когда те пожаловались Ночной страже, констебль Лайонс воздержался от дознания.
Что особенно странно, он отдал Ночной страже приказ и вовсе избегать Желудевой улицы.
— Кто вам это рассказал?
— Владелец лавки.
— Господин Маршалл, подумайте о том, кому вы верите.
— Мы бы сомневались гораздо больше, — вмешался Венделл, — однако из дома вышел еще один очень знакомый человек. Сам констебль Лайонс.
Впервые за всю беседу потрясенный доктор Гренвилл замолчал. Он изумленно уставился на молодых людей.
— Этому дому и тому, что в нем происходит, покровительствуют очень влиятельные люди, — заметил Норрис.