Сад теней

Эндрюс Вирджиния

В дни траура Малькольм вел себя так, словно Алисии не существовало. Когда бы он не увидел ее, он смотрел сквозь нее, куда-то в сторону. Он никогда не разговаривал с ней, и она не обращалась к нему. Он и меня не спрашивал о ней. И я знала, что он тем самым пытается снять с себя всякую вину за случившееся. Возможно, он надеялся, что она угаснет и умрет, а его вина за все происшедшее так и не будет доказана.

Конечно, она сама подталкивала его к такому мнению, когда бродила словно тень по комнатам Фоксворт Холла, одетая или в черное, или в серое, или темно-синее, без грима, со строго заколотыми в пучок волосами, и при этом она избегала смотреть ему в глаза.

Наши обеды, по

крайней мере те, на которых она присутствовала, были похожи на поминки. Она ела медленно, механически пережевывая пишу, Малькольм сидел, глядя перед собой. Иногда задавал мне вопрос, иногда делал какое-либо замечание. Долгие беседы не велись — лишь вопросы и ответы. Даже если она прикасалась к еде, то пальцы ее начинали дрожать, стоило ей прикоснуться к вилке. Она разрезала мясо медленно, с большим напряжением, словно нож был ужасно тупым.

Алисия даже не осознавала, когда обед заканчивался.

Малькольм вставал из-за стола и уходил, не прощаясь. Она удивленно поднимала на него глаза. Лишь в тот момент она осознавала, что присутствовала на обеде. Она долго смотрела на кресло Гарланда, и глаза ее наполнялись слезами. Это пустующее кресло причиняло ей боль всякий раз, когда она садилась за стол. Именно поэтому она с такой неохотой принимала приглашение на обед.

А когда она видела Малькольма, взгляд ее становился смущенным. Мне казалось, что она пытается осмыслить все происшедшее, но еще не в состоянии сделать этого. Возможно, она иногда грезила, и ей казалось, что Гарланд вот-вот спустится к обеду. Однажды мне даже показалось, что она ждала его. И мне пришлось уговаривать ее поесть хоть немножко.

Малькольм был спокойным и собранным. Как обычно, ее мрачное присутствие не портило ему аппетит. Казалось, он был удовлетворен состоянием дел, особенно отношением между ним и Алисией.

Но ее поведение действовало мне на нервы и нагоняло страх на детей.

Наконец, однажды я решилась напрямую поговорить с Алисией. Я надеялась, что оправившись от смерти Гарланда, она покинет Фоксворт Холл. Я подумала, что она сама подыщет подходящее место, как только прояснится ее финансовое положение. Она была молода, достаточно богата и могла подыскать себе хорошую партию. Какому же мужчине не захотелось бы жениться на молодой, очаровательной, богатой женщине, имевшей прелестного малыша?

— Никому из нас не доставляет радость случившееся, — сказала я, — но на тебе лежит огромная ответственность: ты должна преодолеть все свои печали и дать своему сыну должное воспитание и обеспечить его будущее.

Она хотела заплакать, но я этого не допустила, хотя мне было искренне жаль ее, сидевшую на постели, такую хрупкую и беззащитную, как птенец малиновки. Отчаяние смыло все очарование и прелесть с ее лица.

— Какой пример ты подаешь Кристоферу? А Малу и Джоэлю? — продолжала я. — Они видят, что с тобой, и как ты себя ведешь. Твое поведение превращает дом в морг.

— Оливия, я не могу представить себе, что Гарланд действительно умер.

Она сложила руки и начала вертеть ими, словно отжимала невидимую сырую одежду.

— Он умер, что в общем-то не удивительно. Некоторое время назад я обсуждала с тобой ваши семейные проблемы и указала, что он скончается намного раньше, чем ты. Ты, похоже, не придала значения моим словам.

— Напротив. Я просто не верила, что такое может случиться.

— Я предупреждала тебя, как опасно жить в мире грез. Теперь ты живешь в реальном мире, как, впрочем, и я с самого первого дня пребывания в этом доме.

Она внимательно посмотрела на меня. Это она поняла.

— Ты намного сильнее меня, Оливия. Ты ничего не боишься, ты не боишься одиночества.

— Жизнь закалит и тебя.

Если ты не захочешь стать сильной, она по губит тебя. Ты этого хочешь? Ты хочешь оставить после себя осиротевшего сына?

— Нет!

— Тогда стряхни с себя жалость к своей судьбе и стань матерью собственному ребенку. Она молча кивнула.

— Я знаю, что ты права. Я перед тобой в неоплатном долгу. С первого дня, когда я приехала сюда, я знала, что ты добра и мудра, Оливия. Малькольм не может запугать тебя, несмотря на все его выходки.

— Одевайся, спускайся к обеду и перестань предаваться своим печалям, — приказала я.

Возможно, мне следовало бы и дальше укреплять в ней чувство собственной безысходности, но моя краткая речь возымела слишком большой эффект. Когда она спустилась в тот день к обеду, то налицо были все признаки ее исцеления. Она выглядела так, словно пробудилась после долгого сна. Она подрумянила щеки, накрасила помадой губы, надела нежно-голубое платье, а также одно из тех бриллиантовых ожерелий, что подарил ей Гарланд. Я даже забыла, какой очаровательной и прелестной она может быть. Мне не следовало об этом забывать. В то мгновение, когда она вошла в столовую, я поняла, что воскресила нечто большее, чем красоту Алисии. Глаза Малькольма расширились и заблестели; на лице исчезло скорбное выражение. Не один раз он устремлял на нее свой взор, а также беседовал с ней в течение обеда. Он придал лицу строгое выражение, когда заговорил о наследстве Гарланда и о том, куда он планирует вложить ее деньги.

— Пройдет некоторое время, прежде чем я смогу выправить положение, но вскоре мы с тобой сядем и разберемся в твоем финансовом положении.

— Благодарю тебя, Малькольм, — ответила Алисия.

— Почему необходимо так долго ждать? — спросила я. — После смерти отца мы смогли быстро разобраться с финансовыми вопросами.

— Здесь дело обстоит несколько иначе. Мой отец настаивал на том, чтобы были соблюдены предварительные условия, которые еще предстоит разработать, чем и будут заниматься опытные адвокаты. Наши средства были вложены в несколько предприятий. Твой отец был бизнесменом, а не инвестором. Его состояние должно было бы удвоиться, — отметил он в назидательном тоне.

— Все в порядке, Оливия. Не волнуйся, — сказала Алисия. — Я уверена, что не потребуется много времени.

Малькольм был очень доволен ее замечанием. Оно выглядело так, словно она стремилась защитить его. Если она хочет быть одураченной, подумала я, бог с ней.

Ее выздоровление продолжалось. Она заботилась о Кристофере и большую часть времени проводила с детьми. Она покупала кое-что из одежды для себя и Кристофера, становясь день ото дня все сильнее и краше.

Я видела, что Малькольм внимательно следят за ее выздоровлением. Хотя они обменивались лишь самыми необходимыми замечаниями, я была поражена необычайной учтивостью в ее обращении к нему. Разумеется, во всем случившемся она обвиняла его, а может быть, даже презирала его? Как она могла смотреть и разговаривать с ним? Неужели в ней не было ни гнева, ни ненависти? Неужели она была столь чиста и невинна, что в сердце ее не могла поселиться месть? Ее терпимость, мягкость, счастливая улыбка бесили меня. Я надеялась, что она будет строить козни против Малькольма; возможно, посвятит меня в какой-нибудь план, чтобы присудить ей побольше денег, поскольку единственное, что могло больно уязвить Малькольма — это покушение на его долю имущества по договору. Она же была на удивление доверчива. Неужели она не понимала, как опасно было оказывать внимание такому человеку, как Малькольм? Когда я не в силах была больше выдерживать это, я откровенно поговорила с ней обо всем и была поражена ее невозмутимостью.