Сады и дороги. Дневник
Шрифт:
Для полноты подготовки следовало добавить еще кое-что, чтобы отряд стал по-настоящему боевым, а именно — человеческих взаимоотношений, ведь они связывают людей на атомарном уровне. На это всегда требуется некоторое время; сперва необходимо переплести друг с другом определенный жизненный материал, накопить некий совместный запас маленьких страданий и радостей. Ведь история должна с чего-то начаться.
Прощальная прогулка по Хардтской долине, под крики дятлов и кукушек и под аккомпанемент баденского соловья, изысканного и голосистого, как Иенни Линд [114] . Глубокий, мшистый ельник между Хиршграбеном и Ликкенхаймом. Нежное, сухое похрустывание сосновых шишек, из которых солнечный блеск брызгает семенами. Затем спрятанная в подлеске пасека,
114
Йенни Линд(1820—1887), прославленная шведская певица, блиставшая на лучших европейских подмостках как «шведский соловей».
Под вечер, перейдя городской ров, мы в хорошем расположении духа выступили в поход. Фридрихстальцы обильно украсили нас и наших лошадей цветами и проводили нас до самого Хардтского леса. Мы неохотно расставались с этими славными людьми, они нас избаловали. Затем наступили сумерки. Тучи майских жуков с жужжанием носились в воздухе над лесными перепутьями или кружили вокруг яблонь на проселках, усыпанных опавшими лепестками. Как почти всегда в таких случаях, нам создает неудобство какая-нибудь мелкая хворь. Теперь мне досаждал катар, но на этот случай у меня были при себе эмсские пастилки. Совершив серьезный переход, мы под утро прибыли в Шпайер.
Ночной переход из Шпайера до Вайденталя. Когда мы проходили через Нойштадт-на-Хардте, сирены возвестили воздушную тревогу, однако бомбежки, которая на узеньких улочках города доставила бы нам массу хлопот, все-таки не последовало. Переход был утомительный. Как всегда при таком напряжении в людях проявляются скрытые, до поры до времени неизвестные дарования. Так, во всяком случае, было в первом отделении, где остроумие расцвело пышным цветом. Около семи часов мы заняли квартиры. Как следует выспавшись, я первым делом пошел на почту и отправил в Кирххорст рукописи и дневники. При мне остается только эта тетрадка. На прощание я с обоими своими офицерами, Койнекке и Спинелли, отлично отобедал у бургомистра, в чьем доме мы все трое и жили. Его супруга подавала к столу салат собственного приготовления.
Снова серьезный ночной переход по горам Хардта через Хохшпайер, Кайзерслаутерн, Оттерберг до Каульбаха. Во время остановки в Кайзерслаутерне я спросил дорогу у какого-то бойца противовоздушной обороны. Он, немолодой человек, после этого случая, видимо, справился обо мне у моих сослуживцев, потому что через некоторое время спешно догнал меня и представился мне читателем. Он принес с собой бутылку очень доброго пфальцского вина и сунул мне в руку бокал. Пока он провожал меня, бокал не пустовал. В этой вечерней встрече было что-то особенное, духовное. Я почувствовал, что, будучи автором, ты и в темноте как у себя дома.
Затем привал в буковом лесу. Ветки деревьев свисали до самой земли и образовывали шалаши, под сенью которых мы и передохнули. За Оттербергом мертвая лошадь на обочине дороги — первая потеря. Место расквартирования в Каульбахе, где на каком-то крестьянском дворе мы спали едва ли не до полудня, а затем скромным пиром отметили день рождения Койнекке.
Итак, мы продолжаем продвигаться через Пфальц в западном направлении, идя навстречу либо большому сражению, либо какой-то запланированной операции. И чем дальше мы продвигались вперед, тем больше вырисовывалась возможность того, что нас повернут налево. При этом я чувствовал себя как в 1914 году, когда боялся, что пороху мне так никогда и не дадут понюхать.
Через Лаутереккен в Грумбах, взятый в кольцо раскинувшихся по окрестным склонам фруктовых садов. Я с двумя своими офицерами устроился в доме пастора.
Наш распорядок дня определяется тем, что с наступлением темноты мы выступаем в поход и до позднего утра остаемся в пути. Затем почти весь световой день сон, еда, чистка оружия, построение
Я квартирую под крышей в небольшой горнице, с прекрасным видом на цветущие луга и каштаны. Среди домашней обстановки мое внимание привлек видавший виды умывальный столик с черной мраморной плитой, в которой наряду с фрагментами светлого коралла была заметна окаменелая раковина величиной с куриное яйцо. В ее нежном профильном срезе вырисовывался высокий, похожий на ряд шипов гребень и зубчатая кайма, напоминавшая стены замка. На этот маленький феномен, как я позднее узнал за ужином, никто до сих пор не обращал внимания, хотя умывальный столик находится в доме уже не один десяток лет.
Подъем в полночь. Пастор приглашает нас на чашку кофе в свой кабинет, где готовит воскресную проповедь. Поскольку в последние месяцы я много раз останавливался в домах священников, у меня выработался некий орган для определения разницы в евангелической и католической атмосфере. Такому из книг по истории не научишься. У протестантов возникает ощущение мельчайших частичек, которые благодаря магнетическому напряжению висят в воздухе. Есть также различие между старой и новой аристократией. Размышления о неминуемости Реформации. Надо стремиться постичь это в единстве — так, как в случае с машиной, когда подъем делается круче, в действие приводится вторая передача. Двигателем становится этика. Ничего не говорит против того, что в ходе дальнейшего развития это приведет к одной церкви, к организации христианского мира.
Марш через Вольфштайн, Обер-Иеккенбах и войсковой учебный плац Баумхолдера с его обезлюдевшими поселениями, затем через Болленбах до Идар-Оберштайна. Здесь, наконец, мы должны были расположиться биваком под Тифенштайном, однако во второй половине дня расквартировались в городишке. Во время выступления одна из лошадей копытом ударила лейтенанта Ванкела в паховую область; пришлось вызывать носилки.
Кров мы нашли на горе у одного фабриканта. Он оказался сведущим в медицине и приготовил мне для лечения катара добротный компресс. За ужином беседа о самоцветах, торговля и обработка которых процветает с незапамятных времен в этих краях. Уже римляне заботились о содержании здесь агатовых копей, и, как сказал наш хозяин дома, с той поры в Идаре сохранились римские фамилии. И в самом деле, при вступлении в город я лично видел фирменную табличку некоего Цезаря, который для полноты картины еще и носил имя Юлий.
День отдыха в Идаре. До полудня в Павильоне ремесел, своего рода Торговом музее, где в изобилии выставлены на обозрение самоцветы. Особенно мне понравилось одно чашеобразное изделие из аметистов с вкраплениями агатов, роскошные пятнышки которых расцветали из фиолетового снега кристаллов. Одновременно я испытал странное беспокойство, какое обычно сообщает нам близость мира горных пород своими пещерами, гротами и шахтными стволами, в которых, словно глубоко заключенный волшебным заклинанием, в холодной красе лежит скованный дух.
Целый день, пролетая над котловиной, гудели самолеты, по-видимому, транспортные. Вечером, в сиянии полной луны мы пили на террасе земляничный крюшон.
В три часа подъем, который преподнес мне исключительное сновидение: я беседовал о стиле Кассиодора [115] , и притом с рыцарственным охотником раннего Средневековья, оказавшимся тонким знатоком древности. При этом мне не причиняло никаких хлопот то обстоятельство, что сперва я был современником автора, потом охотника и, наконец, двадцатого века. Я словно бы смотрел сквозь стекло, в котором объединяются три цвета. Несмотря на ранний час, я проснулся очень счастливым от осознания того, что гумус, из которого возникает для меня слово, по-прежнему богат неисчерпаемыми возможностями.
115
Флавий М. А. Кассиодор(ок. 490—583), римский политический деятель и писатель готской эпохи.