Сады и дороги. Дневник
Шрифт:
Стало быть, в жизни есть свои чудесные моменты майского цветения, о которых даже не подозревает тот, кто знаком лишь с листвой. Высокая потенция может развиться также и в членах, в частях и во внутренних слоях — в пышном наряде самцов у птиц и у насекомых, в женских персях, которые, согласно Новалису [107] , воплощают собою грудь, возведенную до уровня тайны, в подлинной аристократии, в благородном облике которой проявляется блеск того или иного народа, и в поэте, в котором пышным цветом расцветает язык.
107
Новалис, настоящее имя — барон Фридрих Леопольд фон Харденберг (1772—1801), немецкий писатель-романтик.
В
Для вас, великие искатели приключений, это становится последним и самым большим приключением.
В первой половине дня я, как обычно, обошел позицию, которая здесь намного короче, нежели под Грефферном. Мне очень нравилось позади левого фланга в одиночестве возвращаться обратно по высокой дорожке, ведущей над Старым Рейном. Там я имел обыкновение развлекаться стрельбой из пистолета по бесчисленным сосудам, прибитым течением к береговому валежнику. Бутылки разлетающимися осколками стремительно исчезают в глубине, а канистры погружаются медленно и нерешительно.
Потом с высоты Старорейнской дамбы я долго любуюсь Ибургом. Такие строения, как это, которые кажутся возведенными на усеченных конусах, оказывают на глаз особенно сильное воздействие. Родольфе [108] являет аналогичное в изображении Атлантиды, которое висело в моей комнате, в Госларе. Такое впечатление возникает оттого, что фантазия видит произведение зодчества как бы продолжением отдельно стоящих гор. Тут в облике архитектурного сооружения соучаствует вся мощь первичной природы камня.
108
Рудольф Шлихтер(1890—1955), художник и график, представитель немецкого экспрессионизма. Известен портрет Юнгера кисти Шлихтера. В их переписке (1935—1955) обсуждаются многие литературные и художественные темы, всплывающие потом в эссе и дневниках Юнгера.
Точно так же дела обстоят там, где сами строения воздвигнуты в форме усеченных конусов. Шпиль словно бы заменен магическим колпаком. Глядя на это, мы ощущаем запас несформировавшейся материальной силы и с нею — близость непосредственной мощи.
В наших остроконечных башнях, напротив, субстанция использована до последнего грана настолько, что все пронизано ощущением духовной устремленности, духовной отваги. Поток имеет возможность излиться в эфир. На брейгелевской картине Вавилонской башни мы видим и первое, и второе: ужасный колосс на переднем плане, а далеко позади, в зеленоватой дымке, готический город. Здесь, как и в некоторых других его произведениях, магия и мистика взаимопроникают друг в друга. Он, подобно Геродоту, зрит два мира.
Пока я стоял, погруженный в созерцание шварцвальдского склона, из зарослей желтого камыша на берегу Старого Рейна выскочил проворный зверек, ржаво-коричневый в белесую крапинку, с черным кончиком хвоста, — и принялся резвиться на своей законной территории. Позднее я позвонил по этому поводу командиру правофлангового взвода, который был старшим лесничим, и узнал, что видел хорька. Таким способом я использую свою роту как энциклопедию.
Поскольку сегодня утром французы из «Красного Рейна» снова безо всяких причин произвели по нашей позиции серию выстрелов, а я еще со дня своего рождения был зол на них, то, желая ответить угощением на угощение, я приказал в полдень обрушить двести пятьдесят выстрелов крупнокалиберными боеприпасами с трассирующим следом на их амбразуру, в которой поблескивало дуло пулемета. Вместе со Спинелли я уселся возле стереотрубы, а Эрихсон занял место у пулемета. Он посылал пули на башню как раскаленные стрелы, и затем, словно нитку в иголку, вдевал их в амбразуру, где они с густым белым чадом раскалывались, разлетаясь фосфорическими брызгами, на мелкие кусочки. После того как он расстрелял патронную ленту, из амбразуры долго тянулся дым, будто в башне стряпали жаркое. И наверху, из отверстия перископа, к небу, точно из головки гигантской курительной трубки, поднимался желтоватый пар.
Сразу
В Раштатте, в качестве свидетеля по делу одного рядового, обвиняемого в недозволенной отлучке. Военный суд заседал в одном из красивых залов старого замка, и событие предстало передо мной как грандиозное полотно. Я совершенно отчетливо увидел на нем всех сразу — судей, свидетелей, охрану, писаря, обвиняемого, и даже себя самого, как если бы это был глубокий сон наяву.
В таком расположении духа большие залы представляются мне ячейками какого-то огромного древнего пчелиного улья; мы занимаемся здесь тем же, чем человек многие тысячи лет назад занимался в Египте, в Китае или Вавилонии. Этот неизменный насекомоподобный мотив немного приободрил меня и даже несколько развеселил; я подумал: «Во всем все-таки заключен один закон, который глубже любой культуры; он сохраняется, даже невзирая на гибель культур». Из этого оптимизма извлек выгоду и обвиняемый, а именно, мое свидетельство сказалось на его судьбе более благоприятно, чем, строго говоря, было допустимо.
Вечером, за чаем в лесной хижине я, не удержавшись, расхохотался над этой блажью: «В конце концов, у красивых женщин все мы одним мирром мазаны. До тех пор, пока они живут на белом свете, в этом есть какой-то резон»… Потом в памяти всплыли морские животные, которых мне случилось видеть по ту сторону Азорских островов: существо вроде угря или змеи, пепельно-голубое с яркими полосами, огненно-красная португальская галера [109] , летучие рыбы [110] павлиноглазой расцветки и с пунктиром капелек. Жемчугом опадая с каймы плавников, они оставляли за собой след на поверхности моря. Они скользили мимо как цветы, летящие в бездну, или как фрески, какие видишь на стенах трапезных залов в Помпеях, но на лазурном фоне. Все эти сокровища, впрочем, похожи лишь на обломки украшений из благородного металла, какие случай поднимает из хрустальных кладовых. Они лишь отблеск незримого изобилия, обитающего в глубине. И потому они, едва мы берем их в руки, часто уже через несколько мгновений затвердевают в цветной гель и пеструю пену.
109
Или: морской пузырь; Physalia physalis.
110
Или: летучки; Exocoetus Ant. Летучим рыбам также посвящена одна из глав «Сердца искателя приключений».
Там, где такие сокровища небрежно отдаются во власть гибели, должно быть, лежат под спудом несметные богатства. Мы знаем монеты и не знаем монету. Точно так же мы знаем жизнь и не знаем жизни. Мы на ощупь блуждаем в своих абстракциях.
Моря не знает никто, кто не видел Нептуна.
Чуть свет меня разбудили пулеметы бронированного укрепления «Красный Рейн» — особенно новый, в верхней амбразуре бронированной башни, крупнокалиберный, который ведет фланговый огонь по правому крылу наших позиций. Я позвонил Эрихсону и приказал открыть ответный огонь. Затем, торопливо одевшись, я на велосипеде помчался через пойменный лес на передний край.
Немного не доезжая расположения, я угодил под град пуль, застучавший по тополиным стволам, и быстро свернул в связующую траншею. Спинелли был уже на месте и вместе с личным составом стоял за бетонной стеной бункера. Он жестом указал мне точное направление обстрела. Я велел навести два тяжелых пулемета на амбразуры противника и назначил снайперов. Затем, собираясь позвать на помощь хорошего наводчика, я направился к Эрихсону, где застал санитара. Тот перевязывал Эрихсона, из шеи которого обильно струилась кровь; еще он обрабатывал йодом трех бойцов, раненых осколками. Все они находились в состоянии оцепенения, как рыбы, внезапно вытащенные из воды.