Сафар-наме, или Книга Странствий
Шрифт:
И этакий детина спрятался под шкурами? На всякий случай я отступил на пару шагов к выходу – вдруг это засада? Однако со двора не доносилось никакого шума.
– Ты кто? – спросил я на славянском, и не ошибся в выборе, он меня понял.
– Родичи меня Ильёй кличут, – таким гулким басом пророкотал великан, что даже пол задрожал под моими ногами. – А ты кто? Калика перехожая? Или сила бесовская?
Я от необычности подобного сравнения рассмеялся. Это он меня за нечистую силу принял? Сам-то больше на дэва смахивает – зарос бородой по самые глаза.
– Нет,
– А-а-а, – протянул Илья, не делая попытки встать с лавки. – Тады ладно. А какого ты роду-племени?
– Слышал об Иране? – усмехнулся я.
– Ага, – ответил Илья. – Там персы живут. Так ты из них, что ли будешь?
Вот тебе и глухая деревня. Усмешка у меня пропала, и я перевёл разговор на другое:
– Чего валяешься-то? День на дворе. Или после ранения?
– Нет, – хмуро буркнул Илья, и отвернулся к стене: – С детства так маюсь. Ни рук, ни ног не чую.
– Да ну! – не поверил я.
Глядя на горы мышц, проглядывавшие сквозь рубашку, как-то язык не поворачивался назвать его ледащим.
Мой учитель Умар Гиясаддин, по своим силам и моим способностям, между всего прочего посвятил меня и в тайны врачевательства. Если этот великан, как утверждает он сам, от рождения парализован (а паралич – это болезнь, относимая к разряду холодных), то и вид его должен быть соответствующим: мышечная ткань дряблая, на лице бледность. А тут ничего подобного. Однако и лгать ему вроде не с руки. Нет, тут явно что-то другое.
Следовало над увиденным поразмышлять, пока же я сходил за Самумом (негоже своего коня долго под седлом держать впустую) и, определив его в пустой овин, за неимением конюшни, вернулся в дом к болезному. Тем более что дорогой кое-что вспомнил из поучений учителя.
Так что, более не мешкая, я подошёл к Илье вплотную. Медленно сложил пальцы рук в "светлое око Ауртата" и начал водить над головой больного. Тщательный осмотр показал, что никаким параличом здесь и не пахнет.
Здоровья у моего нового знакомца хватило бы на небольшую армию. А вот понять, что он оказался во власти чёрной магии – тут даже и моих врачебных навыков оказалось достаточно. Кто-то умело наложил на Илью заклятие, обездвижившее его, а самое главное, подкрепил своё дело заговорённой нитью из конских волос, вываренных в змеином яде. Этот аркан был тщательно вплетён в медвежью шкуру, которой покрывался бедняга.
– И сколько же времени ты так лежишь? – поинтересовался я, роясь в своей шкатулке, где хранились кое-какие травы и снадобья.
– Уж тридцать лет, говорят, исполнилось, – ответил больной.
Я аж пальцы к губам приложил от удивления:
– И что? К тебе за это время ни разу лекаря не приводили?
– Отчего же? Прежде, сколько себя помню, каждую седмицу травник Улеб заглядывал, всё настойки разные на мне пробовал. Только задавил его медведь-шатун зимой. Вот по осени батюшка обещался в Муром меня свозить, тамошним знахарям показать.
Я промолчал, конечно, но всё стало ясно. Наверняка, именно травник и наложил заклятие на Илью. А чтобы отвести от себя подозрения, исправно заходил, делая вид, что пытается вылечить парня, заодно посматривая, чтобы задуманное им чёрное дело никто не порушил ненароком. Уж почему этот Улеб решил так жестоко поступить, вряд ли теперь дознаться можно. Да и не моё это дело. Просто захотелось помочь Илье. Не такой уж и сильный умелец был этот травник. Вот если бы здесь поработал магрибский колдун, тогда другое дело, я бы не справился.
В доме нашёлся удобный и чистый выструганный из дерева ковш, зато вода отсутствовала. Тогда мне пришла в голову одна мысль: а что если как раз и попробовать на Илье действие живой воды? По идее она должна усилить действие порошков. Решив так, я бережно отлил небольшую порцию живой воды из бурдюка в ковш. Затем аккуратно, не торопясь, отмерил и смешал в нужных пропорциях порошок из корня мандрагоры, золотую пыль, высушенную петушиную желчь и мумиё. Илья с подозрением смотрел на мои приготовления.
А когда я поднёс к нему ковш и велел выпить, он вдруг отчаянно замотал головой и взревел:
– Не хочу! Душегуб, погибели моей алчешь! Грабь, уноси всё, родителями нажитое! Эх, жаль меня ноженьки не держат, уж я бы тебе показал! Кат! Отравить меня вздумал?
Хорошо, что у него руки были тоже парализованы. Однако он и головой вертел так отчаянно, что я совсем обессилел, но так и не смог заставить его выпить лекарство. Уговоры на него не действовали, а силы моей не хватало, чтобы зажать его голову и влить в рот приготовленную настойку.
И тут моё внимание обратилось на небольшое бревно (в руку толщиной), подведённое под угловую потолочную балку для дополнительной опоры. Я долго думать не стал, а выбил это бревно и, поудобней ухватив, обернулся к больному.
Увернуться Илья не мог, а потому просто продолжал ругаться, глядя на меня. Однако видимо я размахнулся слабо, потому что Илья даже не вздрогнул, получив прямой удар в лоб. Наоборот, в него словно вдохнулись новые силы и возможности, теперь он начал произносить такие слова, что не на шутку разозлил меня.
В конце концов, победа досталась мне – после четвёртого удара Илья затих. Отдышавшись и уняв дрожь в руках, я быстренько вылил в безвольно открытый рот содержимое ковша. Больной поперхнулся на вдохе, но я вовремя приподнял его голову, одновременно зажав рот, и снадобье устремилось туда, куда следовало. Лишь после этого я, подхватив медвежью шкуру, вышел во двор, дабы сжечь её.
В удобном месте, на задворках, отыскался открытый очаг, выложенный из камней, а рядом небольшая поленница. И вскоре шкура занялась очищающим огнём. Я прилёг на траву и задумался о превратностях судьбы человеческой. Мне исполнилось двадцать три, и я всё это время жил полноценной жизнью, а встреченный мною несчастный все эти годы, плюс ещё семь лет, неподвижно валялся на лавке? Б-р-р-р. Меня аж озноб пробил…