Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
— Да, кто там? Кто там? Это я, Лея, я сейчас впущу вас!
Из-за завывания под дверью и громких криков Леи все обитатели усадьбы, разбуженные бурей или так до конца и не уснувшие, повскакивали с постелей. В своем нежном возрасте близнецы, особенно Кристабель, уже умеют чутко воспринимать настроение матери: сейчас они, проскользнув мимо Летти, выскочили из детской и помчались по коридору. Малыш Бромвел хныкал, пытаясь пристроить на носу очки в проволочной оправе, а Кристабель рыдала. Волосы у нее растрепались, а ночная сорочка сползла, обнажив худенькое плечико. «Мамочка, ты где?! Мамочка! Там привидение! Оно сейчас в дом заберется!». Разумеется, их двоюродные братья и сестры — шумные дети Лили и Юэна — тоже повылезали из кроватей. Сбившись в стайку, они с вытаращенными глазами свесились через перила.
— Ох, да что же это они делают, останови их, Юэн, это Гидеон и Лея, что они творят…
А на самом верху лестницы показался дрожащий Вёрнон в брюках и куртке от разных пижам, чересчур свободных для его щуплой фигуры. Он машинально дергал растущие на подбородке всклокоченные светлые волосы: вечером он едва ноги унес от лесных мертвецов. Он бежал к дому, а они шептались, и вопили, и хватали его за рукава, и пощипывали за уши, и издевательски чмокали в крепко сжатые губы. Сейчас же Вёрнону казалось, что самый наглый из мертвецов настиг его, вот-вот сломает дверь и взлетит по лестнице, желая до него добраться. Хотя, в отличие от всех остальных, Вёрнон не кричал, чтобы Лея не открывала.
Встала и экономка Эдна в домашнем фланелевом платье, под которым колыхалась ее необъятная грудь; слуги Генри и Уолтон тоже поднялись; и гувернер Демут Ходж с всклокоченными волосами; и, наконец, бедняжка Летти — проснувшись, она увидела, что кровати близнецов пусты. Дом трясся от свирепого ветра, а ливень барабанил по стеклам, будто горсть камешков, брошенных рукой безумца.
— Бромвел, Кристабель, вы где?! — закричала она (хотя на уме у нее — бедняжка! — был лишь их отец). И дедушка Ноэль появился — прямо в исподнем, причем до неприличия грязном. Пряди желтоватых волос растрепались, а лицо со смахивающим на клюв носом побагровело от гнева.
— Лея! Это что еще такое?! Весь дом перебудила! Я запрещаю тебе открывать дверь, девочка! Ты что, забыла, что произошло в Бушкилз-Ферри, вы что все, не уяснили… — Ноэль сильно прихрамывал, потому что в последние дни войны ему едва не оторвало правую ногу миной.
На лестнице появилась и тетя Эвелин в стеганом атласном халате и с дюжиной папильоток на голове. Проснулся и ее муж Дентон — его слабовольное лицо наводило на мысли о моллюске. Их остроносая дочка Морна тоже вскочила, и тринадцатилетний сын Луис тоже — он глупо хныкал, решив, будто это один из врагов дяди Гидеона явился, чтобы отомстить. А маленький, но крепкий Джаспер вырвался из цепкой хватки матери и смело рванулся вниз по лестнице за Леей:
— Тетя Лея, нужна помощь? Давайте я помогу вам открыть дверь!
И разумеется, отпрыски Лили и Юэна тоже сбежали вниз — их сыновья Гарт и Альберт и не менее шумные дочки Вида и Иоланда. И только Рафаэль держался в стороне: говоря по правде, в ту неспокойную ночь, когда в дом явился Малелеил, Рафаэль был напуган, наверное, сильнее всех остальных Бельфлёров. Наверху, в недрах усадьбы, бабка Корнелия ворчала себе под нос, пытаясь без помощи слуг нахлобучить парик (она была в преклонных годах и решила, будто в дом попала молния, он загорелся и теперь ей нужно срочно покинуть комнату, а гордость, естественно, не позволяла ей выйти на обозрение сыновей, невесток, внуков и даже собственного престарелого супруга без нового французского парика). Прабабку Эльвиру шум тоже растревожил, но разбудить не смог. Вслушиваясь во сне в завывание ветра, она представляла, как поднимаются воды Нотоги (в ту ночь, когда буря бушевала в полную мощь, они действительно поднимались примерно дюймов на двадцать в час), и снова спорила со своим супругом Иеремией, убеждая его забыть думать о лошадях, как девятнадцать лет назад. Но старый упрямец, разумеется, не внял ее требованиям, хотя и его одежда, и даже кустистая черная борода насквозь промокли, что-то острое проткнуло подошву, так что левый ботинок был полон крови, а уродливый шрам на лбу — наследие войны и предмет его ребячливой гордости — побелел от волнения.
— Ты утонуть хочешь?! Утонуть, и чтобы тебя унесла вода?! — кричала она ему. — Тогда пеняй на себя! А я твою старую тушу разыскивать и хоронить не стану! — и ее предсказания действительно сбылись.
Дядя Хайрам, который в этот период своей жизни повадился ходить во сне, как ни удивительно, крепко спал в своей удобной просторной спальне с окнами в сад. О поднявшейся суматохе он ничего не знал, и лишь на следующий день, к собственному изумлению, он узнал о появлении Малелеила и своеволии, проявленном его племянницей Леей. («Но отчего же Гидеон не приструнит жену? — спросил Хайрам своего брата Ноэля. — Мальчик, похоже, почему-то стыдится их отношений, а?») Тетушка Вероника тоже спускаться не стала, хотя уже несколько часов не спала. Она слышала крики, и ее разбирало любопытство, правда, слабое, поэтому она, полностью одетая и даже в плаще, просидела в комнате, дожидаясь — чего? конца бури? — просто дожидаясь.
Потом на лестнице появился, подтягивая штаны, и сам Гидеон. Кожа на его груди — массивной, мускулистой и поросшей черными волосами — блестела от пота, спрятанные в бороде губы гневно округлились, глаза чуть не вылезали из орбит.
— Лея! — кричал он. — Что за дьявольщина тут творится? Кто бы там ни был — я его угомоню! Я разберусь!
Но, разумеется, он опоздал. Воспользовавшись помощью Джаспера и Альберта, Лея отперла дверь и сейчас силилась открыть ее (именно эта дверь, ведущая в старый холл в центральной части замка, сейчас не использовалась; сколоченная из толстых дубовых досок, она была обита стальными пластинами, защищающими ее от огня, и весила почти сотню фунтов; и, естественно, засовы и петли сильно пострадали от ржавчины). Но внезапно дверь распахнулась, ветер с яростью впечатал ее в стену, дождь хлынул внутрь, и с порога в ноги Лее отчаянно метнулось скелетоподобное существо размером с крысу, не больше, его темная шерсть вымокла, сквозь кожу проступали ребра, серебристо-серые усы обвисли, тоненький, точно шнурок, хвост уныло волочился следом. Боже, что за уродец! Жалкий, грязный, изголодавшийся, вымокший до нитки!
Гидеон с криком устремился вниз по лестнице. Да это же крыса! Он сейчас пристукнет ее ногой! Гарт, старший сын Юэна, замахнулся стулом. Джаспер захлопал в ладоши и заулюлюкал, пытаясь напугать непрошеного гостя. Дедушка Ноэль завопил, что это уловка, их хотят отвлечь, им угрожает опасность — снаружи, в кустах, наверняка прячутся Варрелы, почему никто не догадался захватить ружье? Распластавшись на полу, животное в ужасе жалось к ногам Леи. Бромвел сказал, что это ондатра, что она безвредная, можно он заберет ее себе как питомца? Нет, это крыса, кричал Гидеон, она больная и грязная, и ее надо прикончить! Кто-то додумался закрыть дверь — ливень был невообразимый, — и теперь несчастному созданию отступать стало некуда. Гидеон надвигался все ближе, Лея попыталась оттолкнуть его:
— Отстань от него! Да, он уродец, ну и пускай!
А дети наступали полукругом, топая и хлопая в ладоши. Животное шипело и отползало назад, но, поняв, что отступать дальше некуда, прыгнуло вперед, проскользнув между ногами Гидеона, промчалось вдоль стены, задело ножку стола и врезалось в голую щиколотку дедушки Ноэля. Все кричали — кто-то от страха, кто-то от возбуждения. Крыса! Гигантская крыса! А может, ондатра! Или опоссум! Лесная кошка! Лисенок!
Оскалившись и прижав уши, зверь метался из стороны в сторону, и Лея нагнулась, чтобы поймать его.
— Иди сюда! Иди, бедняжечка, я тебя не обижу! — воскликнула она. Немедля — зверь видел надвигающегося Гидеона с искаженным гримасой лицом — животное вспрыгнуло на руки Леи. Но так велико было беспокойство и такой шум подняли дети, что даже в объятиях Леи оно рычало и принялось царапаться и кусаться.
— Тихо! Тихо! Бедняжечка ты мой! — восклицала Лея. Она крепко держала извивающегося зверька, который оказался намного тяжелее и сильнее, чем можно было подумать, и, твердо решив не выпускать его из рук, что-то нежно засюсюкала, будто ребенку, хотя на руках и щеках у нее уже алели царапины. Делла, мать Леи, спустившаяся в холл в длинном черном халате и черном прозрачном чепце на маленькой, почти лысой голове, запричитала: