Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
— Лея! Опусти его! Что ты такое вытворяешь? Говорю тебе — немедленно отпусти его! — Она попыталась схватить Лею за руку, но та увернулась. Гидеон попробовал выхватить зверька у Леи, однако она не позволила.
— Зачем ты мучаешь бедняжку? — вскричала Лея. — Откуда в тебе столько жестокости?
Она старалась держать вырывающееся животное на вытянутых руках, но зверек все сучил лапами, и теперь отвратительные царапины появились у Леи на плечах, а одна даже краснела на ее белой, упругой груди — видно, это зрелище окончательно разъярило ее супруга.
— Ну какой же ты непослушный. — Голос Леи был полон странного возбуждения. — Ты что же, хочешь, чтобы я тебя наказала?
— Лея, ради Бога, дай я вышвырну его, — взмолился Гидеон.
Но спорить с Леей, если
Она медленно подняла животное повыше, чтобы его лапы с воинственно выпущенными когтями не дотянулись до нее. Лея напряглась, так что обозначились мышцы на ее руках и красивых плечах, и принялась успокаивать зверька, а в конце концов даже погладила его по голове.
— Бедняжка, бедный напуганный, мокрый мой бедняжка, ты хочешь кушать? Хочешь я тебя покормлю, а потом поспишь у камина? Ты же не виноват, что уродец, правда? — Она слегка ослабила хватку и обняла зверька, хотя того по-прежнему била дрожь. — Несчастный ты, заблудившийся бедняжка, как и все мы, — шептала она.
Вот так Малелеил и явился в замок Бельфлер — Лея спасла его. Она отнесла его в кухню, где в камине пылал огонь, и накормила: молоком, шкварками со сковороды, кожицей от ветчины, куриными костями — он проглотил все это без разбору, дрожа, по-крысиному зыркая запавшими глазами, вертя угловатой костистой головой. Нелепый хвост-веревочка тянулся за ним по полу. Потом Лея вытерла его большим полотенцем, приговаривая:
— Ну вот, вот ты и согреешься, здесь ты в безопасности, никто тебя не обидит, — на мужа и мать, умолявших ее обработать царапины, она не обращала внимания.
Гидеон смотрел на блестящие капельки крови, и сердце у него разрывалось, глаза заволакивало черной пеленой, а чувства — о, каким жалким он чувствовал себя! Казалось, будто душа вот-вот покинет его тело! Да, ведь его прекрасная юная супруга, его двоюродная сестра Лея, мать их близнецов, женщина, любовь к которой была почти невыносимой, отказывалась ему повиноваться. Перед ним благоговеют все жители долины Нотога, ни один мужчина здесь не посмел бы возразить ему, зато его жена его собственная жена! — ни во что его не ставит. И что ему делать? Он любил ее, любил до отчаянья, и, если бы это хоть что-то могло изменить, Гидеон тотчас вырвал бы у нее тощего, дрожащего Малелеила и одной левой свернул ему шею — и тот, поглядывая на Гидеона сквозь серебристо-белые ресницы, наверняка это почувствовал.
— Лея, иди спать, — устало проговорил Гидеон.
Остальные разошлись, и в дом вернулась тишина. Даже буря стихла. Неужели скоро рассвет? Довольно прикрыв глаза, Лея потянулась, и ее тело по-русалочьи выгнулось. Про Гидеона она будто забыла. У ее ног, на каменной плите возле камина, несчастное создание наконец-то заснуло.
— Пойдем спать, — Гидеон взял ее за руку.
Лея не противилась. Стыдливо запахнув на груди порванный, окровавленный халат, она повернулась к мужу, словно желая уткнуться ему в плечо.
— Ты, должно быть, очень устала, — проговорил он.
— Это ты, должно быть, устал, — нежно откликнулась она.
Утром, спустившись на кухню и взглянув на спящее у камина животное — взглянув лишь мельком, — Эдна, ахнув, побежала к хозяйке. Измученное, жалкое, похожее на крысу существо исчезло, а вместо него возле камина спал кот изумительной красоты. У него была шубка медно-рыжего цвета, мягкая и пушистая, изящный хвост, похожий на плюмаж, а длинные серебристые усы буквально искрились от удовольствия.
— Малелеил, — Лея тотчас же придумала ему имя, сама удивившись не слыханному прежде сочетанию звуков. Но она почему-то угадала, да, угадала — словно какой-то дух нашептал ей на ухо. (Позже, узнав, что оно библейское, Лея даже засомневалась, что это имя ему подходит. Лея была из тех Бельфлёров, кто гордился своим незнанием Библии.) — Малелеил, — прошептала она, — ну разве ты не красавец…
Кот с наслаждением прищурился, открыл глаза — прозрачные, точно схваченные морозом овалы, прорезанные черной вертикальной щелью, и вальяжно, одобрительно забулькал, словно узнав ее. Разумеется, он ее узнал.
— Малелеил!..
Потеряв голову от восхищения, Лея опустилась рядом с ним на колени. Она протянула руку, чтобы погладить его по голове, но кот насторожился — уши у него дернулись, и Лея решила повременить.
— Ну какой же ты красавец, — шепнула она, любуясь им. — А скоро и все остальные тебя увидят!
Она велела Эдне согреть ему молока — хотя нет, не молока, а сливок, Малелеил будет питаться сливками. Она сама поднесла ему щербатую чашку севрского фарфора. В конце концов кот позволил Лее погладить его; сперва он был насторожен, но затем проникся к ней доверием (ох, а вдруг это дикое существо набросится на нее, как однажды в детстве — она была шумливой девчонкой, — кинулся старый подслеповатый охотничий пес? Вдруг кот разъярится, и вопьется в нее когтями, и примется рвать ей кожу своими зубищами! Но Лея была с радостью готова рискнуть, и кровь в ее венах пульсировала от безумного предвкушения). Она гладила его по шелковистой спинке, даже почесала ему за ушами и под подбородком, вытащила из его шерсти семена крапивы — с полдюжины — и пришла в восторг от внезапно раздавшегося мурлыканья, гортанного, похожего на шорох, исходящего из самой глубины глотки. Какой красавец! Какое восхитительное существо! Когда все остальные увидят его, как они поразятся! Кот долакал сливки, и Лея вскочила, чтобы найти ему еще что-нибудь — холодный ростбиф, куриную ножку, — и кот проглотил предложенное с разборчивой жадностью, надо признать, очаровательной. Шерсть на его великолепном хвосте играла всевозможными цветами и оттенками — бронзовым, шафрановым, сизым, черным, белым, серебристым, — а сам хвост медленно поднимался, пока не вытянулся вертикально, подрагивая от удовольствия.
Лея уселась чуть поодаль и, подобрав юбку и обхватив руками колени, наблюдала. Весу в нем фунтов тридцать, думала она, и рыси среди его предков не имелось, он оказался чистопородным, таким же безупречным аристократом, как персидский кот, в которого Лея безоглядно влюбилась много лет назад. Тот кот принадлежал директрисе школы-пансионата Ла Тур, где воспитывалась Лея. Ученицам, которые благодаря послушанию, хорошим оценкам или хитроумным интригам становились любимицами мадам Муллейн, разрешалось по особым случаям гладить кота по голове. Впрочем, Лея, непокорная, строптивая и шумная, в любимицах не ходила. Ох, эта стерва Муллейн! В те времена Лея желала ей смерти; сейчас директриса уже умерла, а у Леи появился собственный кот — самое прекрасное животное, что она видела. (Разумеется, Лея, особенно в юности, обожала лошадей, а с двенадцати и почти до девятнадцати лет, до самой помолвки с Гидеоном Бельфлёром, у нее жил необычайный питомец — огромный паук с черным блестящим телом, к которому Лея была невероятно, даже болезненно привязана; она питала нежные чувства к бесчисленным гончим Бельфлёров и всем домашним кошкам и котятам, но Малелеилу предстояло стать для нее существом куда более важным, чем другие животные.)
— Ну какой же ты красавец, какое сокровище! — ворковала Лея, не в силах оторвать глаз от Малелеила, который теперь, напрочь забыв о Лее, вылизывал лапы быстрыми, точными движениями розового язычка. Его шерсть завораживала — с розовым отливом, блестящая, шелковистая и воздушная, точно сахарная вата, она была удивительно густой. А в какой бесконечно прекрасный, завораживающий узор — впрочем, остававшийся для Леи непостижимым — складывались тысячи ворсинок, каждая — особенного, нежного оттенка. С расстояния в несколько шагов Малелеил казался дымчатым, розовато-серым, а на более близком расстоянии окрас его менялся, приобретая бронзовый оттенок. Под одним углом шерсть его была воздушно прозрачной, а лучи утреннего солнца просвечивали сквозь тоненькую кожу его трепетных, нежных, довольно больших ушей. А под другим, со стороны длинного пушистого хвоста и крупноватых для кота лап с серо-розовыми подушечками, Малелеил выглядел внушительно — зверем, под кожей которого угадывались мышцы, пусть и спрятанные под обманчиво тонкой, даже просвечивающей шерстью, легкой, словно птичий пух. Ну какой же роскошный! Лея не могла оторвать от него взгляда.