Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
«Неужели вся семья на него рукой махнула? Поверить не могу, — говорила Лея. — Вы же, считай, палец о палец не ударили!»
Они пытались объяснить ей, твердили про обжалования и впустую потраченные тысячи долларов, про одну или две взятки — к сожалению, предложили не тем, кому следовало, — про то, какие сложности это создало семье, и про безволие Жан-Пьера. Например, тот никогда не просил об условно-досрочном освобождении. Ни разу за тридцать три года. И если вначале он радовался посетителям, то вскоре переменил отношение к ним и нередко вообще отказывался являться в комнату для свиданий. Однажды, когда Ноэль радостно рассказывал о возможности пересмотра его дела в Верховном суде, Жан-Пьер медленно наклонился и впечатал в разделяющую их стеклянную перегородку плевок. Позже Ноэль говорил, что его как обухом ударило.
— Бедняга просто потерял надежду, — сказала Лея, — говорят, тюрьма Похатасси — место жуткое и отвратительное, там впору скот держать, а не людей… Что, если
Оказалось, никто и не помнит. Ноэль полагал, что в последний раз навещал Жан-Пьера года тридцать два назад (как раз в то воскресенье, когда Жан-Пьер наградил его плевком); Хайрам считал, что он был у Жан-Пьера позже — наверное, около двадцати пяти лет назад, но, кажется, в комнате для свиданий тот так и не появился. (Омерзительное место, бетонные стены, все затянуто металлической сеткой, вокруг вооруженные охранники, а какой невыносимый гвалт там стоит! Заключенным и посетителям приходится перекрикивать друг друга, в комнату одновременно набивается человек пятьдесят, и все орут. А еще, побагровев, вспоминал Хайрам, какая-то деревенская баба явилась в Похатасси навестить мужа, осужденного на пожизненное, и поначалу эта жалкая дура все охала и рыдала, а потом, бесстыжая, расстегнула платье и стала показывать мужу свои жирную обвисшую грудь.) Мать навещала Жан-Пьера около двадцати лет назад, но по возвращении удалилась в спальню, где провела в рыданиях несколько дней. Тетя Вероника не ездила к Жан-Пьеру ни разу: она выходила из комнаты только после заката солнца, а приемные часы были с двух до пяти. Делла была в тюрьме раз или два, Матильда тоже ограничилась несколькими визитами. (Склонность Матильды к отшельничеству начала проявляться во время слушания дела Жан-Пьера. Отвергнув всех своих поклонников, Матильда стала одеваться в мужскую одежду (но, говорила Корнелия, не в элегантную, а простую, деревенскую), проводила все больше времени в старом охотничьем домике, пока наконец не перебралась туда окончательно — как будто разводить кур, выращивать овощи, плести лоскутные одеяла, вышивать скатерти и изготавливать другие предметы «искусства», например, из дерева, достойно представительницы рода Бельфлёр!) Плач Иеремии навещал сына, когда Жан-Пьер позволял ему, однако случалось это нечасто, потому что, словно вторя обвинениям Эльвиры, Жан-Пьер любил ввернуть, что нежданная телеграмма, в которой отец просил его вернуться домой, сломала ему жизнь: к этому моменту он почти обручился с итальянской маркизой, чей род был известен с двенадцатого века, и финансовый крах Иеремии обрушил весь этот карточный домик. Но вот уже двадцать лет как Иеремия погиб в Великом потопе, так что Жан Пьера с тех пор вообще никто не навещал.
— Я съезжу к нему, — решила Лея. — Мы с малышкой съездим.
— О нет, нельзя тащить туда ребенка! — воскликнула Корнелия.
А Хайрам, взволнованно подкручивая усы, проговорил:
— Видишь ли, дорогая, тут есть одна загвоздка… А может, и две… Или даже больше… Ладно, давай честно: вся эта история с коммивояжером на запряженной мулами повозке, который ехал той ночью по Иннисфейл-роуд… В темноте… Того коммивояжера никто не видел — ни до, ни после. История эта, как бы сказать, — весьма сомнительная. И еще: Фолдерол была вся в мыле, на коленях царапины, а копыта в грязи…
— Фолдерол? — выкрикнула Лея, не сводя с него глаз. — Во имя всего святого, дядя, что ты такое несешь?
— Фолдерол — так звали…
— Ты просто не хочешь ему помогать, так? — Лея прижала ладони к щекам, словно те горели. — По-твоему, мы отмылись от этого позора, просто потому что все забыли? Но на самом деле никто не забыл, нет! Допустим, Кристабель влюбится в кого-нибудь из Шаффов, или Хорхаундов, или из этих старых семей в Вандерполе — влюбится в парня из такой семьи, и что же, думаешь, при таком положении дел они станут поощрять отношения с кем-то из Бельфлёров? Будем дальновидными, — Лея вытряхнула из пачки тонкую сигару, — а излишней дальновидности не бывает, так ведь когда-то сказал Рафаэль?
— Кристабель быстро растет, — пробормотала Корнелия.
Ноэль с сердитым отчаянием вскинул руки:
— Но, дорогая, вот приедешь ты к моему брату — о чем ты с ним говорить-то будешь? В конце концов, ты его даже не знаешь. Сомневаюсь, что и я сам его узнаю. Мы так часто пытались убедить его обратиться с прошением, чтобы его выпустили досрочно, но в конце концов его поведение сделалось довольно оскорбительным. Вообще, у меня создалось впечатление, что в Похатасси он прижился и ему там удобнее, чем было бы здесь. Заключенным разрешается играть в карты, и начальник тюрьмы говорил (тогдашний начальник — боюсь, с теперешним я незнаком), что во дворе или комнате отдыха кто-нибудь все время играет, и что Жан-Пьер обучил остальных разным видам покера, и кункену, и юкеру, и даже бриджу — и мы надеялись, что он хотя бы попросит об условно-досрочном освобождении, несмотря на приговор судьи
— Я не хочу условного освобождения, — нетерпеливо проговорила Лея. — Я буду требовать помилования.
— Помилования?
— Да. От губернатора. Полной амнистии.
— Амнистии? Для Жан-Пьера?!
В этот момент в комнату вбежала Джермейн. Она забралась на колени Леи и с восторгом принялась что-то рассказывать матери — про кошку, на которую напал огромный петух, — но Лея велела ей замолчать и убрала с разгоряченного лба девочки налипшие волосы. Желая, возможно, дать старшему поколению Бельфлёров время прийти в себя (несмотря на всю свою порывистость, Лея с невероятной чуткостью улавливала и чужие чувства), она переключилась на дочку: облизнув палец, стерла с лица девочки грязь и расцеловала Джермейн в обе щеки.
— Ну какая же ты прелесть, — шептала Лея. — Ты мое благословение.
И в конце концов, нарушив долгое молчание, Корнелия тихо проговорила:
— По крайней мере, дорогая, не бери с собой Джермейн.
Бегство
Одним ясным осенним утром, когда последние листья на золотых тополях переливались на солнце, а бирюзово-голубое небо, холодное и прозрачное, напоминало витражное стекло, Гарт с Золотком сели в его новый «бьюик» и сбежали, лишь сунув записку (написанную полудетским почерком девушки) под дверь Юэна и Лили: «Уехали женица». Они мчались на юг, пересекая границы штатов, пока, наконец, не добрались туда, где их согласились поженить за три дня; и они поженились. Из-за спешки парочка успела уложить на откидное сиденье «бьюика» лишь несколько платьев Золотка (а было их у нее видимо-невидимо: приемные родственники щедро дарили ей новые и заваливали поношенными, но в прекрасном состоянии вещами, как тут выбрать, поэтому они с Гартом просто взяли из шкафа охапку одежды), единственный костюм Гарта, который тот изредка соглашался надевать (ткань с добавлением мохера, узкие отвороты, латунные пуговицы. Брюки стали чуть коротковаты, но в целом костюм смотрелся отлично), и старую швейцарскую музыкальную шкатулку из детской. Еще они умыкнули с полдюжины вещиц из большой залы. Не понимая их ценности и руководствуясь инстинктом, беглецы прихватили с собой редкую ступку с пестиком, отлитую в шестнадцатом веке в Германии из колокольной бронзы, безделушку в стиле викторианской Англии и неизвестного происхождения пресс-папье с «метелью» внутри. Обежав ночью несколько комнат, босиком, перешептываясь и хихикая, они набрали две тысячи триста долларов наличными самыми разными купюрами — вытаскивая деньги из карманов пальто и пиджаков, из ящиков столов, из книг (в библиотеке Рафаэля обнаружился целый тайник, но некоторые банкноты были «такие чудные», что брать их не стоило) и даже из копилок, так что недостатка в средствах они не испытывали. Кроме того, у Гарта имелись собственные сбережения.
За день до этого между Гартом и его дядей Гидеоном произошла престранная стычка, объяснения которой так и не нашлось.
Несколько детей — Золотко, Кристабель и Морна — играли в зимнем саду с двумя рыжими котятами, всеобщими любимцами (вообще-то им было уже месяцев пять и они были довольно крупные, необычайно большелапые, с белоснежными усами), когда на окно вдруг запрыгнул Малелеил, их папаша. Он замяукал и пугающе человеческим жестом провел лапой по стеклу, выпустив когти. Дети оглянулись и вздрогнули от удивления (кот вот уже две недели не появлялся в усадьбе, и Лея уже почти отчаялась).
Дети впустили Малелеила в дом и с умилением наблюдали, как он радуется котятам, за которыми принялся ухаживать с материнским усердием. Полулежа, подобно сфинксу, он ухватил обоих котят передними лапами и стал по очереди вылизывать их розовым язычком, прикрыв глаза от удовольствия. А те (рядом со своим пушистым отцом они вновь превратились в малышей) громко урчали. Так близко Золотко Малелеила еще не видела. Она опустилась на колени и полными любопытства карими глазами рассматривала, как Малелеил вылизывает котят. Какой же он красивый, пускай даже и с колючками в мехе, какой шелковистый, какой роскошный, с густой шерстью, розоватой, сверкающей, такой многоцветной, что голова кругом идет: сероватый, и розовый, и оранжево-желтый, и матово-черный! А какие у него светло-зеленые глаза с черными, чуть растянутыми зрачками… Золотко прошептала, что никогда еще не видала кота, подобного Малелеилу. Она наклонилась еще ниже, всматриваясь в него. Длинные волосы мягко упали ей на плечи и теперь обрамляли узкое лицо.
— Как думаете, ничего, если я его поглажу? — спросила она.
— О нет, не надо — он пока к тебе не привык, — ответила Кристабель.
— Да ничего страшного, он добрый, — возразила проказливая Морна.
И тогда Золотко, не желая ничего дурного, потянулась к коту. Возможно, напуганный резким движением ее руки или полагая, что девочка причинит вред котятам — а может, просто взбешенный тем, что чужак посмел притронуться к нему, — он зарычал и ударил ее лапой, сильно располосовав бедняжке нежную кожу с внутренней стороны руки, ближе к локтю. Кровь брызнула из четырех оставленных когтями отметин и закапала на пол.