Сага о диком норде
Шрифт:
— Я с Тулле схожу к жрецу, может, он подскажет, где искать. Или… Кай, сможешь услышать их?
Пока мы говорили, Ульвид незаметно вышел из дома, а потом вернулся. Поставил на стол бочонок и толкнул его к Альрику.
— Держи.
— Что это?
Тулле вновь раскрыл отсутствующий глаз и жутковато улыбнулся:
— Наконец-то.
— Что наконец? — Беззащитный повысил голос. Поди, тоже не нравилось ощущать себя полным болваном.
— Я сказал, что нам нужно остаться в Сторборге еще на день не из-за Кая. А из-за этого!
Ульвид снял крышку, и изнутри пахнуло знакомым смрадом. Тварь! Я заглянул
— Брал для себя, — неохотно пояснил Ульвид. — Я на десятой руне уже несколько лет. Не хотел становиться хельтом. Тут хельтов не так чтобы уж и много, и конунг старается держать их поближе, а мне того не надобно. Но как услыхал про драугров, понял, что придется сражаться. А значит, легко перевалить за грань. Хирда у меня нет, потому пришлось купить. Распродал почти всё хозяйство, а сердце заполучил вот только. Даже не успел… Да и к лучшему. Бери.
— Мне… мне нечем отплатить.
Альрик был потрясен. Как и мы все. Даже если бы Ульвид подарил нам корабль, его дар был бы не так щедр. Сердце — это ведь не серебро, не золото, не богатство и даже не слава. Сердце твари — это цена жизни. Жизни человеком, а не бездновым выродком, не измененным.
— Драугры — это моя вина. Моя вина и в том, что ты не можешь добыть себе сердце. И в том, что ты стал изгоем. И в том, что ты шагнул дальше, чем следовало. Я ждал расплаты. Возможно, она именно в том, чтобы отдать другому возможность выжить.
Я переводил взгляд с одного почти хельта на другого почти хельта. И почему я не скальд? Этот день поистине достоин песни!
— Благодарю. Но для меня уже поздно. Я не слышал, чтобы воины, шагнувшие за грань, остались людьми.
— Ешь! — вмешался Тулле. — Может, ты не останешься человеком, но и в измененного не превратишься. Я научу тебя жить с бездной внутри.
Хёвдинг растерялся окончательно. Я вдруг понял, что он уже успел смириться с тем, что станет тварью, запретил себе надеяться на лучший исход и лишь хотел напоследок собрать ульверов, убедиться, что они живы, а потом либо уйти в лес, либо умереть.
Нет же… Скорее всего, он заставил бы кого-то из нас убить его, чтобы руны не пропали даром, чтобы сделать ульверов еще сильнее.
Я спешно провел рукой по лицу, стирая проступившие слезы.
— Ешь. А я помогу сдержать силу, — повторил Ульвид.
Потом нас вытолкали из дома. Внутри остался только Альрик, Ульвид и Тулле. Мы должны были прогнать людей подальше, чтобы их не затронула вырвавшаяся сила хельта, особенно безрунных.
Долго мы топтались на площади, шугали бриттов. За это время несколько человек меня узнали. С оружием не кидались, но говорили, что изгою тут не место, и что скоро меня прибьют во славу Фомрира. Я уверенно отвечал, что конунг Харальд подтвердил мою невиновность, и что вира за семирунного далеко не маленькая. Один карл спорить не стал, зато побежал к конунговому двору. Докладывать.
В другое время я бы, наверное, не выдержал. Оскорбления были хоть и не смертельными, но обидными, и я бы набил некоторым морды. Но сейчас за моей спиной решалось, выживет Альрик или нет. Да, я особо ничем помочь не мог, пусть так. Зато мог не создавать новых проблем своему хёвдингу. И это было не так-то просто.
Наконец волна ничем не сдерживаемой хельтовой силы прокатилась из дома Ульвида, толкнула в спину, ожгла пламенем. Прокатилась и стихла.
Мы рванули внутрь. Там измотанный, вспотевший и раскрасневшийся Альрик полыхал как полноценный хельт. Ульвид тоже выпустил свою рунную силу, перекрывая его, а Тулле не сводил пустого глаза с Беззащитного.
Теперь наш хёвдинг — настоящий хельт!
И никакой Скирикр отныне нам не страшен.
Эпилог
Бывший мухарибун, все еще стоявший на пороге вторых небес, а ныне проповедник и луч великого Набианора, задумчиво встал у входа в храм Солнца.
После ухода бриттов и нордов Гачай посетил род Сине-белых, но задерживаться надолго не стал. Он записал рассказы малахов об их предках, их богах и обычаях, выслушал множество песен и историй, узнал их видение будущего, а потом распрощался. О своем боге проповедник говорить не стал. Незачем. Если на то будет воля пророка, всегда можно вернуться и обратить дикарей к свету.
А по возвращении Гачай услышал о мертвецах, что восстали из небытия и убивают живых. Сам он с ними не столкнулся, и за это уже вознес несколько молитв Солнцу с благодарностью. Жрец не хотел переступать порог и очернять свою душу, по крайней мере, без приказа пророка.
Перепуганная бриттка, следившая за порядком в сольхусе и его комнате, перво-наперво выпалила, что несколько раз приходили от конунга и спрашивали Гачая. Зачем-то Харальду понадобился жрец. Уж не ради ли драугров? Хочет узнать, что говорит Набианор о восставших мертвецах? Да вот беда, Набианор не говорил о них. Из пустыни и живому сложно вернуться, не то, что мертвому. Зато он много рассуждал о том, какие кары опустятся на народы, что отвергают свет и поклоняются тьме. Можно будет сказать, что драугры — это наказание. Бриттов за неверие обратили в рабов, на нордов нападают их же мертвецы.
Харальд поверит. Не зря же Гачай направил на него отблеск величия Набианора.
Скоро жрец соберет еще один отблеск и сможет обратить в истинную веру еще одного человека. Прежде он думал о жене Харальда. Женщины хоть и кажутся слабыми, зачастую решают многое. Их тихие голоса днем почти не слышны за речами соратников и звоном мечей, зато в ночной тиши звучат оглушающе. Если конунгова жена потянет за собой других женщин, а те начнут нашептывать своим мужьям слова об истинном боге, то вскоре Сторборг отринет старую веру.
Впрочем, если бы Набианор желал именно этого, то направил бы сюда побольше лучей-проповедников.
Гачай задумался, стоит ли сразу пойти к варварскому конунгу или сначала исполнить долг перед пророком. Вспомнил грубость и неотесанность Харальда, его громкий голос, раскатистый смех и нелепые шутки, содрогнулся и решил отложить встречу.
Писать пророку равноценно встрече с ним.
И в том, и в другом случае ты должен привести свой внешний вид в порядок, очистить помыслы, смыть раздражение, злость, усталость и другие чувства, оставив лишь благоговение и тихий восторг. Перед глазами его тонкое одухотворенное лицо, всепонимающий взор, проникновенный голос обволакивает тончайшей газовой вуалью, и бесконечное тепло струится по телу, одаряя лаской и любовью.