Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Том 1
Шрифт:
– Чушь, Повитуха Секретов, – отозвался Мышелов и бесцеремонно шагнул вперед, вновь обретя присущую ему веселую наглость. – В глубине брюха ты дрожишь от восторга, что имеешь шанс поделиться своими знаниями с такими благодарными слушателями, как мы, и тебе известно об этом не хуже моего.
– Ты так же далек от истины, как я – от разгадки секрета Сфинкса, – заметил Нингобль; при этом четыре его глаза следили за передвижениями Мышелова, пятый не отрывался от Фафхрда, а шестой, изогнувшись вокруг капюшона, появился с другой стороны и подозрительно
– Да нет. Древний Разносчик Пересудов, я уверен, что ты был ближе к Сфинксу, чем любой из его каменных возлюбленных. Да и свою пустяковую загадку он явно почерпнул из твоих бездонных запасов.
От столь приятной лести Нингобль задрожал, как желе.
– Тем не менее, – голосом флейты провозгласил он, – сегодня я в хорошем настроении и готов вас выслушать. Но имейте в виду: ваша загвоздка, скорее всего, окажется и мне не по зубам.
– Нам известно, какую ты проявляешь изобретательность перед лицом непреодолимых препятствий, – миролюбиво ответил Мышелов.
– А почему твой друг не подойдет поближе? – внезапно снова забрюзжал Нингобль.
Фафхрд ждал этого вопроса. Ему всегда было не по нутру подлаживаться под настроение того, кто называл себя Величайшим Волшебником и Наушником Богов. Но уж совершенно невыносимым было то обстоятельство, что на плечах у Нингобля висели две летучие мыши, которых он в качестве открытой насмешки над Одином называл Хугин и Мунин [в скандинавской мифологии Один – верховный бог, которому, среди прочих, служили два ворона – Хугин и Мунин]. Для Фафхрда это было делом скорее патриотическим, нежели религиозным. В Одина он верил лишь в минуты сентиментальной расслабленности.
– Убей этих мышей или выкинь их куда-нибудь, и я подойду, – решительно проговорил он.
– На это я вообще отвечать не стану, – обиделся Нингобль, – потому что всем известно, что пререкаться мне не позволяет здоровье.
– Но, Наставник Обманщиков, – бросив уничтожающий взгляд на Фафхрда, замурлыкал Мышелов, – это очень жаль, потому что я как раз собирался попотчевать тебя замысловатым скандалом, который пятничная наложница сатрапа Филиппа утаила даже от своей доверенной невольницы.
– Впрочем, – тут же уступил Многоглазый, – Хугину и Мунину как раз пора кормиться.
Летучие мыши неохотно расправили крылья и неторопливо скрылись во тьме.
Фафхрд сбросил оцепенение и шагнул вперед, стойко выдерживая взгляд удивительных глаз, которые он считал простыми шариками, управлявшимися с помощью хитроумного механизма. Седьмого глаза Нингобля не видел никто, и даже никто не хвастался, что видел, – не считая Мышелова, который утверждал, что это – второй глаз Одина, похищенный у мудрого Мимира [в скандинавской мифологии великан, хозяин источника мудрости, которому Один отдал один глаз за мудрость, содержащуюся в источнике]: сам Мышелов в это не верил, но любил подразнить своего приятеля – Северянина.
– Здорово, Змееглазый, – прогудел Фафхрд.
– А, это ты, пентюх? – небрежно отозвался Нингобль. – Присаживайтесь оба к моему скромному огню.
– Неужто нас не пригласят за большие ворота разделить твою легендарную роскошь?
– Не надо смеяться надо мной, Серый Мышелов. Всем известно, что я – всего-навсего сирый и убогий Нингобль.
Мышелов лишь вздохнул и присел на корточки: он прекрасно знал, что Сплетник более всего дорожит своей репутацией как существа бедного, скромного, смиренного и сдержанного, потому и играет роль собственного привратника, хотя изредка за большими воротами раздавался приглушенный звон систров, сладострастные всхлипы флейты и хихиканье принимавших участие в представлениях театра теней.
По на сей раз Нингобль лишь жалобно покашливал, дрожал от холода и, казалось, грел у огня свои спрятанные под плащом члены. По железу и камню пробегали смутные тени, шуршали вокруг маленькие твари с широко раскрытыми глазами и настороженными ушами, а над ними ритмично колыхались стебли шести глаз. Время от времени Нингобль, будто бы наугад, извлекал из огромной кучи черепок и быстро прочитывал выцарапанный на нем текст, не нарушая ритмичного движения стеблей и, соответственно, течения мыслей.
Мышелов и Фафхрд уселись рядом с ним.
Едва Фафхрд открыл рот, как Нингобль поспешно спросил:
– А что там, дети мои, вы хотели рассказать мне насчет пятничной наложницы?
– Разумеется, Маэстро Лжи, – быстро перебил его Мышелов. – И не столько наложницы, сколько трех евнухов – жрецов Кибелы и рабыни с Самоса – очень смачная и запутанная заварушка. Дай мне немного времени – пусть она поварится у меня в голове, чтобы я мог подать ее тебе без жира преувеличения и с приправами истинных подробностей.
– А пока мы будем дожидаться, когда раскочегарится котелок Мышелова, – небрежно вставил Фафхрд, наконец-то приноровившийся к происходящему, – ты, чтобы тебе не было скучно, можешь разрешить нашу пустячную проблему.
И он без лишних слов рассказал о терзаниях, связанных с превращением девушек в свиней и улиток.
– Говоришь, только Хлоя оказалась невосприимчивой к этим чарам? – задумчиво переспросил Нингобль и отшвырнул очередной черепок в дальний конец кучи. – Что ж, это наводит меня на мысль о….
– Крайне занятном замечании в конце четвертой эпистолы Диотимы [согласно Платону, жрица, которая должна была искупить грехи афинян во время чумы 429 г. до н.э.; Сократ заимствовал у Диотимы определение любви как стремление к прекрасному] к Сократу? – вставил смышленый Мышелов. – Я ведь прав, отец?
– Нет, не прав, – холодно отозвался Нингобль и продолжал, обращаясь к Фафхрду: – Когда этот интеллектуальный клещ пытался впиться в кожу моего рассудка, я как раз собирался сказать, что Хлою явно кто-то или что-то защищает. Ты не знаешь, может, она пользуется особой благосклонностью какого-либо божества либо демона, или постоянно бормочет какую-нибудь руну либо заклинание, или все время носит либо рисует на теле какой-нибудь талисман либо амулет?