Сага о Форсайтах, том 1
Шрифт:
Взгляд сестры, устремленный на него с некоторым удивлением, принудил его наконец взглянуть на Флер. Но тотчас ее глаза, широкие и живые, как будто взмолились: «О! Ради бога, не надо!» — и вынудили его перевести взгляд на Вэла; но усмешка в его глазах заставила Джона уставиться на свою котлету, у которой, к счастью, не было ни глаз, ни улыбки, и он поспешил ее съесть.
— Джон собирается стать фермером, — услышал он голос Холли, — фермером и поэтом.
Он с упреком посмотрел на сестру, увидел ее забавно поднятую бровь,
Вэл рассказал о своей встрече с Проспером Профоном как нельзя более кстати, потому что во время рассказа он глядел на Холли, а Холли на него, тогда как Флер, слегка нахмурившись, казалось, рассматривала какую-то свою затаенную мысль, и Джон получил наконец возможность поглядеть на нее. На ней было белое платье, очень простое и отлично сшитое; руки были обнажены, в волосах белая роза. В этот быстрый миг, когда он впервые посмотрел на нее свободно после такого напряженного ожидания, Джон увидел ее словно реющей в воздухе, как мы видим в темноте стройную белую яблоню; он «ловил» ее, как строчку стихотворения, вспыхнувшую в мозгу, как мелодию, которая выплывет вдалеке и замрет.
Он смущенно гадал, сколько ей лет, — она так хорошо владела собой и казалась настолько опытней его самого. Почему надо скрывать, что они уже встречались? Джону вспомнилось лицо его матери, растерянное и оскорбленное, когда она ответила: «Да, они нам родственники, но мы с ними незнакомы». Мать его так любит красоту. Неужели же, узнав Флер, она не будет восхищаться ею? Невозможно!
Оставшись после обеда вдвоем с Вэлом, Джон почтительно потягивал портвейн и отвечал на расспросы своего новоявленного зятя. Что касается верховой езды (у Вэла она всегда стояла на первом плане), то Джону предоставлялся молодой караковый жеребец, только мальчик должен сам седлать его к расседлывать и вообще ухаживать за ним после поездки. Джон сказал, что ко всему этому он привык и дома, и убедился, что сразу поднялся в мнении своего хозяина.
— Флер, — заметил Вал, — еще не умеет ездить как следует, во она ловкая. Конечно, ее отец не отличает лошади от колеса. А твой папа ездит верхом?
— Раньше ездил; но теперь он, вы понимаете, он.
Мальчик запнулся на слове «стар». Отец его был стар, я все-таки не стар, нет, конечно нет.
— Понимаю, — сказал Вал. — Я знавал в Оксфорде твоего брата, давным-давно, того, который погиб в бурскую войну. Мы с ним однажды подрались в университетском саду. Странная это была история, — добавил он задумчиво. — Она вызвала немало последствии.
У Джона широко раскрылись глаза; все наталкивало его на исторические изыскания. Но с порога послышался ласковый голос сестры: «Идите к нам!» — и он вскочил, ибо сердце его настойчиво рвалось к настоящему.
Так как Флер заявила, что «в такой чудесный вечер грех сидеть дома», все четверо вышли. Роса индевела в лунном свете, и старые солнечные часы отбрасывали
— Идемте! — позвала она.
Джон оглянулся на остальных и последовал на девушкой. Она, как призрак, бежала между деревьями. Все было так красиво над нею и точно пенилось, я пахло старыми стволами и крапивой. Флер скрылась. Джон подумал, что потерял ее, когда вдруг чуть не сшиб ее с ног на бегу: она стояла неподвижно.
— Правда, чудесно? — воскликнула она, и Джон ответил:
— Да.
Она потянулась, сорвала с яблони цветок и, теребя его пальцами, сказала:
— Можно называть вас просто Джон? И на ты?
— Ну еще бы!
— Прекрасно. Но ты знаешь, что между нашими семьями — кровная вражда?
Джон обомлел:
— Вражда? Почему?
— Романтично и глупо, не правда ли? Вот почему я сделала вид, будто мы раньше не встречались. Давай встанем завтра пораньше и пойдем гулять вдвоем до утреннего завтрака, чтобы покончить с этим. Я не люблю тянуть канитель, а ты?
Джон пробормотал восторженное согласие.
— Итак, в шесть часов. Знаешь, твоя мама, по-моему, очень красива.
Джон горячо подхватил:
— Да, очень.
— Я люблю красоту во всех ее видах, — продолжала Флер, — но только непременно, чтобы она волновала. Греческое искусство я не признаю.
— Как! Даже Евриггада?
— Еврипида? Ой, нет! Не выношу греческих трагедий, они такие длинные. Красота, по-моему, всегда быстрая. Я, например, люблю посмотреть на какую-нибудь картину и убежать. Я не выношу много вещей разом. Вот посмотри, — она высоко держала на лунном свету свой яблоневый цветок. — По-моему, это лучше, чем весь сад.
И вдруг другой, свободной, рукой она схватила руку Джона.
— Тебе не кажется, что самое несносное в мире — осторожность? Понюхай лунный свет.
Она бросила цветок ему в лицо. Джон с упоением согласился, что самое скверное в мире — осторожность, и, склонившись, поцеловал пальцы, сжимавшие его руку.
— Мило и старомодно, — спокойно сказала Флер. — Ты невозможно молчалив, Джон. Я люблю и молчание, когда оно внезапно, — она выпустила его руку. — Ты не подумал тогда, что я нарочно уронила платок?
— Нет! — воскликнул Джон, глубоко пораженный.
— А я, конечно, нарочно его уронила. Повернем назад, а то подумают, что мы и теперь уединились нарочно.
И опять она, как призрак, побежала между стволами. Джон последовал за ней, с любовью в сердце, с весной в сердце, а надо всем рассыпалось в лунном свете белое неземное цветение. Они вышли тем же путем, как вошли; вид у Флер был самый непринужденный.
— Там в саду чудно! — томно сказала она Холли.
Джон хранил молчание, безнадежно надеясь, что, может быть, оно покажется ей внезапным.