Сага о Форсайтах, том 1
Шрифт:
— Да, — пробормотал Джон, — жизнь возмутительно коротка. А хочется жить вечно и все познать.
— И любить всех и каждого?
— Нет, — воскликнул Джон, — любить я желал бы только раз — тебя!
— В самом деле? Как ты это быстро! Ах, смотри, вот меловая яма; отсюда недалеко и до дому. Бежим!
Джон пустился за нею, спрашивая себя со страхом, не оскорбил ли он ее.
Овраг — заброшенная меловая яма — был полон солнца и жужжания пчел. Флер откинула волосы со лба.
— Ну, — сказала она, — на всякий случай тебе разрешается меня поцеловать, Джон.
Она подставила щеку. В упоении он запечатлел поцелуй на горячей и нежной щеке.
— Так помни: мы заблудились; и по мере возможности предоставь объяснения мне; я буду смотреть на тебя со злостью для большей верности; и ты постарайся и гляди на меня зверем!
Джон покачал головой:
— Не могу!
— Ну, ради меня; хотя бы до дневного чая.
— Догадаются, —
— Как-нибудь постарайся. Смотри! Вот мы и дома! Помахай шляпой. Ах, у тебя ее нет! Ладно, я крикну. Отойди от меня подальше и притворись недовольным.
Пять минут спустя, поднимаясь на крыльцо и прилагая все усилия, чтобы казаться недовольным, Джон услышал в столовой звонкий голос Флер:
— Ох, я до смерти голодна. Вот мальчишка! Собирается стать фермером, а сам заблудился. Идиот!
VIII. ГОЙЯ
Завтрак кончился, и Сомс поднялся в картинную галсрею в своем доме близ Мейплдерхема. Он, как выражалась Аннет, «предался унынию». Флер еще не вернулась домой. Ее ждали в среду, но она известила телеграммой, что приезд переносится на пятницу, а в пятницу новая телеграмма известила об отсрочке до воскресенья; между тем, приехала ее тетка, ее кузены Кардиганы и этот Профон, и ничего не ладилось, и было скучно, потому что не было Флер. Сомс стоял перед Гогэном — самым больным местом своей коллекции. Это безобразное большое полотно он купил вместе с двумя ранними Матиссами перед самой войной, потому что вокруг пост-импрессионистов подняли такую шумиху. Он раздумывал, не избавит ли его от них Профон бельгиец, кажется, не знает, куда девать деньги, — когда услышал за спиною голос сестры: «По-моему, Сомс, эта вещь отвратительна», и, оглянувшись, увидел подошедшую к нему Уинифрид.
— Да? — сказал он сухо. — Я отдал за нее пятьсот фунтов.
— Неужели! Женщины не бывают так сложены, даже чернокожие.
Сомс невесело усмехнулся:
— Ты пришла не за тем, чтобы мне это сообщить.
— Да. Тебе известно, что у Вэла и его жены гостит сейчас сын Джолиона?
Сомс круто повернулся.
— Что?
— Да-а, — протянула Уинифрид, — он будет жить у них все время, пока изучает сельское хозяйство.
Сомс отвернулся, но голос сестры неотступно преследовал его, пока он шагал взад и вперед по галерее.
— Я предупредила Вэла, чтобы он ни ему, ни ей не проговорился о старых делах.
— Почему ты мне раньше не сказала?
Уинифрид повела своими полными плечами.
— Флер делает, что захочет. Ты ее всегда баловал. А потом, дорогой мой, что здесь страшного?
— Что страшного? — процедил сквозь зубы Сомс. — Она... она...
Он осекся. Юнона, носовой платок, глаза Флер, ее вопросы и теперь эти отсрочки с приездом — симптомы казались ему настолько зловещими, что он, верный своей природе, не мог поделиться опасениями.
— Мне кажется, ты слишком осторожен, — начала Уинифрид. — Я бы на твоем месте рассказала ей всю историю. Нелепо думать, что девушки в наши дни те же, какими были раньше. Откуда они набираются знаний, не могу сказать, но, по-видимому, они знают все.
По замкнутому лицу Сомса прошла судорога, и Уинифрид поспешила добавить:
— Если тебе тяжело говорить, я возьму на себя.
Сомс покачал головой. Пока еще в этом не было абсолютной необходимости, а мысль, что его обожаемая дочь узнает о том старом позоре, слишком уязвляла его гордость.
— Нет, — сказал он, — только не теперь. И если будет можно — никогда.
Уинифрид смолчала. Она все более и более склонялась к миру и покою, которых Монтегью Дарти лишал ее в молодости. И так как вид картин всегда угнетал ее, она вскоре за тем сошла вниз, в гостиную.
Сомс прошел в тот угол, где висели рядом его подлинный Гойя и копия с фрески «La Vendimia». Появление у него картины Гойи служило превосходной иллюстрацией к тому, как человеческая жизнь, яркокрылая бабочка, может запутаться в паутине денежных интересов и страстей. Прадед высокородного владельца подлинного Гойи приобрел картину во время очередной испанской войны — в порядке откровенного грабежа. Высокородный владелец пребывал в неведении относительно ценности картины, пока в девяностых годах прошлого века некий предприимчивый критик не открыл миру, что испанский художник по имени Гойя был гением. Картина представляла собой не более как рядовую работу Гойи, но в Англии она была чуть ли не единственной, и высокородный владелец стал известным человеком. Обладая разнообразными видами собственности и той аристократической культурой, которая не жаждет только чувственного наслаждения, но зиждется на более здоровом правиле, что человек должен знать все и отчаянно любить жизнь, — он держался твердого намерения, покуда жив, сохранять у себя предмет, доставляющий блеск его имени, а после смерти завещать
Он все еще глядел на картину, когда запах сигары защекотал ему ноздри и за спиной послышался голос:
— Итак, мистер Форсайт, что вы думаете делать с этой маленькой коллекцией?
Противный бельгиец, мать которого — точно не довольно и фламандской крови — была армянкой! Преодолев невольное раздражение, Сомс спросил:
— Вы знаете толк в картинах?
— Да, у меня у самого собрано кое-что.
— Есть у вас пост-импрессионисты?
— Да-а! Я их люблю.
— Каково ваше мнение об этой вещи? — сказал Сомс, указывая на Гогэна.
Мсье Профон выставил вперед нижнюю губу и заостренную бородку.
— Очень недурно, — сказал он. — Вы хотите это продать?
Сомс подавил инстинктивно навернувшееся: «Нет, собственно», — ему не хотелось прибегать с иноземцем к обычным уловкам.
— Да, — сказал он.
— Сколько вы за нее хотите?
— То, что отдал сам.
— Отлично, — сказал мсье Профон. — Я с удовольствием возьму у вас эту маленькую картинку. Пост-импрессионисты очень нежизненны, но они забавны. Я не слишком интересуюсь картинами, хотя у меня есть кое-что, совсем маленькое собрание.
— А чем вы интересуетесь?
Мсье Профон пожал плечами.
— Жизнь очень напоминает драку мартышек из-за пустого ореха.
— Вы молоды, — сказал Сомс.
Профону, видно, хочется обобщений, но, право же, он мог бы и не напоминать, что собственность утратила свою былую прочность.
— Я ни о чем не тревожусь, — отвечал с улыбкой мсье Профон. — Мы рождаемся на свет и умираем. Половина человечества голодает. Я кормлю маленькую ораву ребятишек на родине моей матери; но что в том пользы? Я мог бы с тем же успехом бросать деньги в реку.