Сага о королевах
Шрифт:
— Но ведь силой власти пользуешься и ты.
— Да, но свою власть я ощущаю как тяжелую ношу. И придет день, когда мне придется ответить за это перед Господом.
— А епископ Гримкель тоже так думает?
Сигурд помолчал, а потом ответил:
— Епископ Гримкель больше думает о крещении всей страны, чем о конкретных людях и их душах. Так мне кажется. Он думает не о любви к Богу, а о том, как заставить норвежцев принять христианство. Это опасно. Ведь он должен заботиться о Божьем деле, а не о собственной власти.
— Ты считаешь, епископ Гримкель поддался искушению?
— Не знаю, да и не мое это дело судить других.
— Но разве конунг Олав не смешивает свою власть с властью Иисуса?
—Да.
— Так может, именно поэтому конунг так хорошо ладит с епископом Гримкелем?
Епископ помолчал, а потом сказал:
— Я молюсь за них обоих. Мне очень не понравилось, когда конунг отказался подчиниться королю Кнуту, а сам потребовал от исландцев платить дань Норвегии.
— Теперь у него остался только один из исландских заложников. Олав недавно отослал Геллира в Исландию, но так и не дождался его обратно. Свейн Скафтассон сбежал, а Тородда Сноррасона конунг отпустил домой в награду за верную службу.
— Тогда зачем ему последний заложник? Я советовал ему отпустить исландцев домой, — задумчиво проговорил епископ. — Я сказал, что конунг не может ждать от Бога большей милости, чем сам оказывает этому человеку. Но Олав никогда не прислушивается к моим словам, когда рядом Гримкель.
— Ты говоришь, что власть — это тяжелая ноша. Что власть — это высокомерие. Что ты имеешь в виду?
— Власть и высокомерие не одно и то же. И если человек использует свою власть ради добрых дел, то это прекрасно. Но немногие в силах отказаться от высокомерия ради высших целей. Большинство использует власть для собственного блага. Они идут вперед, сея горе и беду. И я говорю не только о королевской власти. Власть по-разному разжигает в человеке желание, разрушает его душу.
Я долго думала над словами епископа.
Он был прав, когда говорил, что существуют разные виды власти. Я вспомнила, что Сигват говорил со мной о власти, которую дает знание. И я поняла, что сам скальд уехал из Норвегии из-за предательства Олава. А предательством он считал недоверие конунга — ведь Олав Харальдссон утаил от Сигвата правду о поездке Торарина в Исландию.
Существует еще и власть, которая дает способность предвидеть события. И такую власть я наблюдала той зимой.
Не успел Сигват уехать, как его место занял другой скальд — Тормод Берсасон по прозвищу Скальд Черных Бровей. Он был прямой противоположностью Сигвату — вспыльчивый, воинственный, мстительный и жестокий. Он использовал любую возможность, чтобы подстрекать конунга к битвам. Тормод совершил шесть убийств, чтобы отомстить за одного убитого родича, и очень гордился этими подвигами. И тем не менее конунгу он нравился. Скальд прославлял Олава, превозносил его заслуги до небес, и королю это очень льстило. Но то, что Тормод был хорошим скальдом, отрицать не может никто.
Время шло. Приближалась осень, а от конунга все не было вестей.
Все волновались и часто выходили на берег посмотреть, не плывут ли корабли. Но в конце концов выяснилось, что смотрели мы не в том направлении. Потому что остатки войска конунга пришли с востока.
— Но я думаю, что об этом походе Олава лучше рассказать тебе, Эгиль.
Она замолчала, отдышалась, а потом опять закашлялась.
— Этот поход не был удачным — начал рассказывать Эгиль, — конунг Олав вершил суд на Шетлендских островах, а конунг Эмунд — в Сконе. Но тут приплыл король Кнут, и Олаву пришлось отступать в Сконе.
Там Эмунд с Олавом приготовились вступить в сражение.
Но когда появились корабли короля Кнута, то двое наших союзников уплыли, как нашкодившие мальчишки, и Кнут даже не стал их преследовать. Они бросили якорь в Эресунде. И если конунг Эмунд мог со своей дружиной вернуться домой по суше, то путь в Норвегию для Олава был закрыт.
Секретное соглашение, которое Олав заключил с Эмундом у реки Гета, заключался в том, что конунги собирались захватить Данию. Но они смогли лишь захватить несколько важных заложников, за которых собирались получить выкуп, да кое-что из военной добычи.
И каждую ночь из лагеря Эмунда отплывали корабли — войско разбегалось. Дружинники спешили вернуться домой, к своим женам и детям, и кто мог их в этом упрекнуть? Да и самому Эмунду не очень хотелось оставаться в Сконе. Олав же намеревался отправиться в викингский поход и захватить большую добычу. Эмунд ответил, что христианину не подобает заниматься разбоем. В тот вечер они сильно повздорили. На следующий день Эмунд вернулся домой.
Конунг Олав остался с войском, на которое не мог положиться. А в Эресунде стояли корабли короля Кнута. Дружинники Олава говорили о том, что надо оставить корабли и отправиться в Норвегию. Но конунг даже не хотел об этом слышать. Потому что тогда им не удалось бы захватить никакой добычи.
В одну из ночей последний исландский заложник — Эгиль Хальссон — нашел способ отомстить Олаву. Он вместе со своими друзьями охранял лагерь и выпустил пленников. Товарищам Эгиля удалось сбежать, но его самого схватили дружинники конунга. Олав неожиданно решил сохранить ему жизнь. Сейчас я, кажется, начинаю понимать, почему конунг помиловал исландца. Я имею в виду разговор епископа с Олавом об этом человеке.
Теперь когда не стало пленников, исчезло последнее препятствие, из-за которого нельзя было отправиться в Норвегию по суше. Конунгу пришлось уступить. Корабли и добычу мы оставили в Сконе.
Эгиль замолчал, а рассказ продолжила Астрид:
— Когда конунг Олав явился домой, он был в ужасном настроении. Самым умным было в те дни держаться от него подальше. Не отходил от конунга только Эгиль.
Сигват Скальд вернулся. Он приехал в Борг сразу после возвращения конунга из похода. Олав знал, что Сигват был у Кнута, но тем не менее простил его.
Вскоре они стали еще более близкими друзьями, чем раньше. Конунг не хотел отпускать от себя Сигвата даже на ночь. Но зато это очень не нравилось Тормоду.
Мы недолго пробыли в Борге и после Рождества отправились в путешествие по стране.
В тот год много чего происходило в Норвегии. Говорили, из Сэлы вернулся Эрлинг Скьяльгссон, а вместе с ним много дружинников короля Кнута.
Люди Кнута разъезжали по стране, одаривали хёвдингов и заручались их поддержкой.
Дружинники Олава были возмущены этим, а Сигват даже сочинил вису с такими словами: «Пусть не прокрадется в лагерь наш измена.»
И только я понимала, что Сигват имел в виду и самого конунга.