Сага о Рорке
Шрифт:
Двести шагов осталось между ратями, сто пятьдесят, сто… Еще несколько мгновений, и врежется черная лава в варяжский строй, сломаются первые копья, прольется первая кровь. Запах превратился в зловоние, слышно, как гремят бляхи на хазарских сбруях. Лучники натянули тетивы.
Но случилось то, о чем не может судить слабый разум людской. Кто первым указал на небо, увидел то, что началось, было неведомо никому, но хазарская конница вдруг встала, словно свирепые степные кони налетели на невидимую стену. Передовые с воплями завертелись на месте; иные всадники, не удержавшись в седлах, полетели через головы своих скакунов наземь. Жалобный храп лошадей смешался с криками ужаса. Хазары больше не видели врагов, кровь которых была им еще миг назад столь желанна. Они позабыли о вражеских сокровищах, которые были им еще желаннее, чем кровь врагов. Они увидели нечто такое, отчего панический ужас овладел даже самыми отважными и заставил их гнать коней прочь, обращаясь в неожиданное и позорное бегство.
Сын Рутгера в изумлении смотрел, как развалился вражеский строй, как разбегаются в разные стороны неустрашимые хазары. Медленно, не опуская меча, он обернулся и увидел, что его воины ошеломлены не меньше его самого. А мгновение спустя он заметил, что стало быстро темнеть.
Дневной свет гас, дохнуло северным холодом. Черная тень легла на верхушки леса, превратила Рогволодень в силуэт на фоне темнеющего неба.
Подул ветер, гоня хазар к городу, словно горсть опавшей листвы.
Все вокруг Рорка смотрели на небо, и лица каменели от ужаса. Поднял глаза к небу и Рорк. Почернел лик солнца, лишь узкая полоска еще продолжала сиять, но и ее вскоре поглотила тьма. Лик Пресветлого Хорса превратился в угольно-черный диск, окруженный слабым сиянием и бездонным ночным небом в крупных звездах.
На мир опустилась тишина; замолчали птицы и даже ветер стих. Только бесились испуганные хазарские кони да невольные проклятия и молитвы срывались с губ воинов. Самые отважные сердца поразил ужас. Но если викингов от бегства удерживала дисциплина, и лишь жесты и возгласы выдавали испуг норманнов, то у Рогволодня началась паника. Устрашенные небесным знамением и угасанием Хорса воины Боживоя разбегались кто куда. Большая часть воинов побежала в город, другие же метались по равнине, испуская крики. Только мордовские наемники Боживоя – тысяча воинов – остались на своих местах: идти им было некуда.
Когда же светило вновь просияло сквозь черную пелену затмения, предводитель мордвы решительно зашагал через поле к отрядам Рорка. Предводитель просил своих богов только об одном – чтобы условия сдачи, которые предложит страшный варяг, не оказались слишком позорными.
Войска Боживоя больше не было. Рогволодень был теперь беззащитен.
Боживой выпил несколько кварт самого крепкого меда, но страшное чувство обреченности не проходило. Спасаясь от собственного страха, он метался по княжеским покоям, пока, наконец, не забрался в самый дальний, самый укромный и, как ему казалось, самый безопасный. Оглядевшись, он вдруг обнаружил, что это спальня отца, та самая. В которой он и опочил.
Рассудок Боживоя начал мутиться. Ему чудились голоса. Кто-то истошно вопил во дворе, раздавались мольбы и крики о помощи. Ну конечно, это они, навии с севера. Они пришли и теперь пожирают его народ.
Оружия у князя с собой не было – меч и боевой топорик он оставил внизу, в гриднице. Засапожный нож с костяной рукоятью был слабым оружием защиты. Скоро, скоро придет седой упырь и сожрет его вместе с остальными…
Крики во дворе стихли. На лбу Боживоя выступили капли пота. Медленно, стараясь не скрипеть половицами, князь подобрался к красному окну, осторожно выглянул наружу. Во дворе терема стояло несколько оседланных лошадей, но людей около них не было. Со стороны двора, невидимой Боживою, доносились обрывки разговора, но говорили не по-словенски. Хазары? Мордва? Или они – навии? Когда-то они прибили его деда Ведомира железными гвоздями к дереву, и Ведомир умирал медленно, мучительно и долго. Теперь его тоже прибьют к дереву, и покрытый упырь будет медленно пожирать его плоть кусок за куском, урча и облизываясь.
Все его обманули. Обманул заезжий грек, подсунул какую-то рыжую шлюху, которая ничего не смогла сделать с проклятым. Обманул Саркел. Обманул Позвезд, обещал быструю и скорую победу, а где она? Навии уже здесь, в доме. Там, внизу, уже скрипят половицы под их тяжелой поступью.
Скорее нутром, чем слухом, Боживой определил что кто-то подошел к двери. Князь метнулся в угол, не смел смотреть в сторону входа, только косился, как испуганный пес.
Дверь скрипнула, открылась. Высокая фигура возникла перед князем, спросила грозно:
– Где она?
– Поди прочь! – пролепетал Боживой, закрываясь руками.
– А, козий сын! – Саркел оскалил белые зубы, зашипел гадюкой. – Хорзы или меда опился, богом клянусь!
– Уходи! – Боживой начал размахивать руками, будто отгоняя кого, глаза его совсем остекленели. – Не ешь меня!
– Уйду, только с ней! – Хазарский хан обеими руками схватил шурича за плечи. – Говори, сурок трусливый, куда подевал мою жену? Некогда мне тебя выслушивать. Вот-вот северяне здесь будут. Говори, быстро!
– Иди, иди, иди, – Боживой закатил глаза, – иди, иди…
– Только с женой уйду!
– Не дей [125] меня! Больно дивий ты…
– Будь ты проклят! – Саркел выругался по-хазарски, потянул князя к двери. – Пойдем со мной. Тебе нельзя тут быть. Посадим па коня, на ветру быстро протрезвеешь. Иди, показывай где…
Боживой не дал зятю договорить. Нож он вытащил незаметно и, улучив момент, с размаху вонзил его неосторожному хазарину в шею. Саркел покачнулся, раскрыл рот в немом вопросе, но вместо слов заструилась с губ хазарина густая, темная кровь. Боживой метнулся к двери, встал между ней и Саркелом. Хан упал на колени, зажимая рану, но тщетно.
125
Не дей! – Не трогай!
Боживой в остолбенении наблюдал за тем, как жизнь оставляет Саркела. Он радовался. Это была радость дикая, страшная, больная, ибо умирал тот, кто обладал теперь Яничкой, кому пришлось отдать свое счастье, свою любовь. И за что? Трусливые степняки разбежались в ужасе, и северяне вот-вот будут здесь. У дверей его дома. Саркел не сдержал клятвы, не спас, не защитил, не избавил от лютого врага – за то и отведал стали.
Скрюченные агонией пальцы хазарина еще скребли залитые кровью половицы спальни, а Боживой уже знал, что ему делать. Он видел, как легко умер Саркел, и решил действовать. Воспаленный мозг погнал его прочь из опочивальни: бросив нож рядом с убитым, Боживой бросился в галерею. Здесь не было никого. Словенская стража давно разбежались, а хазарские огланы не догадались подняться наверх со своим ханом.
Крадучись, князь прошел по галерее и оказался на женской половине. Дверь Яничника покоя была заперта. Боживой прислушался, бессмысленная и страшная улыбка появилась на его губах.
Дверь слетела с кожаных петель со второго удара. Яничка и мамка сидели на лавке у окна. Увидев Боживоя, вскрикнули, вскочили, забились в угол.
– Не меня ждешь? – прохрипел князь. – Ведаю, другого тебе потребно.
– Что ты, Боживой! – Яничка не могла оторвать глаз от окровавленных рук Боживоя. – Чего тебе?