Сага о Рорке
Шрифт:
Волхв надежен, а Позвезд? Молод, горяч, кровожаден, плохо лишь, что пьет без меры. А Саркел – он другой. У того душа степного волка. Хорошего союзника послали ему боги. За Саркелом родовая орда в тысячу мечей, и еще неизвестно, кого больше боятся окрестные племена – Боживоя, наложившего на них полюдьев, Рорка с его урманами, или же хазар. С Саркелом они на мечах побратались, степняки таких клятв не нарушают. Саркел в залог самое дорогое у него взял – Яничку. Предан Саркел, душой и телом предан. Прикипела душа хазарина к белокурой словенке. Со старой Златы, мамки княжны, взята страшная клятва – молчать о том, что знает, иначе смерть, лютая и неотвратимая, конской размычкой. Саркел ничего не знает, думает, что будущий ребенок – его… За Яничку он готов целовать княжеские сапоги. В глаза Боживою смотрит с обожанием, как кучук [120] , а уж стоит заговорить о врагах княжьих, так в выпуклых глазах хазарина зажигается смертельная ненависть. Такой союзник многого стоит, в одном Рогволодне у него четыреста хазар табором стоят в поле у посада.
120
Кучук – пес.
Но слабое это утешение. Главные предатели ушли. Ушел Ольстин, холоп отцов. Ушел Ратша – вот с кого шкуру бы содрать, как с медведя, да распялить на кольях! И проклятый Куява улизнул. Теперь все они в лагере урманском, с одержимым этим. Постарались, собаки, рассказали по Рогволодню о последних словах Рогволода на смертном ложе. Потому и к Рорку тайно бегут анты, не боясь ни гнева княжьего, ни проклятия Световида. Об одном жалел Боживой – что не перебил предателей, когда возможность была, а теперь… Теперь вся надежда на то, что многим антам страшна власть волкодлака, богами проклятого. В этом лишь и спасение Боживоево, да в мечах, которые пока еще с ним.
У двери скрипнули половицы. Боживой вздрогнул, схватился за лежавший на лавке меч.
Старая толстуха Злата испуганно зачуралась стоя в дверях. Лицо Боживоя было так перекошено, что мамка подумала о злых духах.
– Чего тебе? – прошептал Боживой.
– Пришла за платой, как уговаривались.
Свирепый блеск в глазах князя потух. Помедлив мгновение, он снял с пальца тяжелый золотой перстень, бросил мамке.
– Что княжна? – спросил он, не глядя на Злату.
– Молчит все время.
– Обо мне не думает ли?
– Бесстыжий ты! – всхлипнула Злата. – Что же ты натворил? Дитя она еще совсем была, еврашка моя…
– Замолкни! Эймунду-варяжину отдать, так была взрослая, а мне – так дитя. Смотри, старая курица, коли Саркел что заподозрит, я с тебя спрошу. А там веревки на ноги, и к коням.
– Чаю, смерти моей хотите, – мамка заплакала.
– Пошла вон. Корова.
Мамка ушла в слезах, Боживой мерил горницу шагами, потом выглянул в сени. Там было пусто. Лишь у крыльца, на мокрой еще от ночного дождя траве, расположились его дружинники.
– Позвезда ко мне кликните! – велел князь.
Возвращаться в дом и коротать долгие часы за чарой с медом не хотелось. Боживой остался на крыльце. Несколько раз или два обращался к терему одесную от княжеских палат, мнил увидеть в одном из красных окон женское лицо, но тщетно. Окна были закрыты ставнями.
Воевода вышел из конюшни, дурашливо поклонился князю. Пьян он был изрядно, оттого слова еле выговаривал. Зов Боживоя оторвал его от трапезы, в бороде Позвезда виднелись мясные крошки, руки были жирными.
– Будет тебе, княже, все мы знаем, – отвечал он на вопрос Боживоя о Рорке. – Вот он где у меня!
– Так говоришь, будто и не волнуешься о битве.
– А что волноваться? Враги ждут, и я жду. Они ждут момента, а я подхода Ждана с мордвой. У нас на одного ихнего пять будут. Мы им все кости перебьем! – Позвезд показал князю кулак величиной с баранью голову.
– Говоришь, ждать надо?
– Земля зело сырая, хазарская конница не разгонится для удара. Надо волчонка на суходол вывести. А еще лучше здесь ждать, за заборолом [121] он нас не возьмет.
121
Заборол – частокол.
Боживой с презрением посмотрел на Позвезда, но тот и бровью не повел. А чего бояться? У волкодлака сотни три варягов и столько же будет антов-перебежчиков. Правильно он говорит князю, на одного чужинца в Рогволодне пятеро будут. А тут скоро к Саркелу еще конница подойдет. Не уйти проклятому, скоро его шкура пойдет на собачью забаву.
– Уж больно ты самонадеян, – сказал князь.
– А я варягов не боюсь, – ответил Позвезд, покачнувшись. – Ражисты северяне, но и у них кровь красная. Возьмем гостей на рогатины, как и допрежде.
Боживой потер подбородок, поднял тяжелый взгляд на воеводу. Больно храбр, верно, чист совестью, не давит его родная кровь, не лишает сна.
– Лепо [122] говоришь, – вздохнул он. – Ступай, продолжай трапезничать. И готовь воинов к битве…
Уходя с крыльца в дом, Боживой опять посмотрел на окна терема. Яничка так и не показалась в них, и смертная тоска вдруг навалилась на князя Выть ему захотелось: злейший враг. Ненавистный более всех прочих, стоит с сильным полком в двух днях от Рогволодня. Вся надежда теперь на тех, кого анты всегда почитали своими ворогами, – на хазар и мордву. Если побьет он Рорка с его северянами, может, и закончатся разговоры про странную смерть младших Рогволодичей и про позор княжны. Световид сказал им, что от заразы умерли княжичи, и поверил народ, даже к телам не подошел из страха. Световид умеет лажу [123] говорить, народ ему верит, и еще раз поверит, если боги дадут победу. Один он остался, князь Боживой корня Рогволода. Еще зимой пришла весть о гибели в земле готов Первуда, Ведмежича и Горазда. Боживой опечалился тогда больше всего о Ведмежиче, которого любил за силу и детскую простоту. Погибло, сгинуло все семя Рогволодово.
122
Лепо – красиво.
123
Лажа – ложь.
Из Рогволодичей остались лишь двое – Боживой и тот, проклятый, одно имя которого бросало князя в озноб и жар. И надо же, мала им земля, никак не могут разойтись, сводят их боги друг с другом.
Боживой вспомнил сон, который рассказал ему покойный отец – о птице горя и двух зверях, белом и черном, которые сойдутся в смертельной битве. Световид говорит, сбылся сон. Белый оборотень в готской земле убил черного, семь нави-воителей тоже повержены.
А Боживой не поверил. Другое привиделось Рогволоду, другой смысл у того давнего сна. Семь всадников – семь сыновей Рогволода, черный волк и белый волк – он, Боживой, и Рорк, варяжское отродье. Птица горя еще пропоет над словенской землей, над берегами Дубенца. Над озером. Над лесами, где остановилось время, и сердца окаменеют от этой песни!
Теперь уже не важно, кто победит. Ибо Боживой отдал все. Самое дорогое, самое ценное. Отдал, потому что по-другому не мог. Принес любовь на требище, потому что до этого окропил требище это братской кровью. Власть жестока, у нее свои законы, она не прощает человеку слабости. Ради нее, ради вящей славы дома Рогволода была принесена горькая жертва. Один он истинный Рогволодич, Боживой, потому что проклятый, который идет с ратью забрать княжеский стол у дяди своего – байстрюк, выродок, урманское семя. А раз так, не стоит колебаться. Все, что стоит между ним, Боживоем, и властью, будет сметено. За погибелью приплыл варяг безродный в землю антов.