Сахар на дне
Шрифт:
— Блин, как же клёво, что мы встретились, — искрит пьяной радостью подруга, хихикает. — Слушай, твой брат такой классный! Вон Алинка уже, думаю, трусики все промочила, так пялится на него.
Алина и правда почти висит на Шевцове. Моя пьяная кровь бьёт в мозг, заставляя выключить чувства. Хватит с меня боли и страданий. Хватит позволять играть с собой. Сколько можно кроить моё сердце?
В гостиной шум и гам, снова включили стереосистему. Я ищу глазами Вадика, но он будто не замечает меня. Ну и ладно. Сама справлюсь. Кто-то из парней наливает сразу
— Думаю, тебе уже хватит, — слышу спокойный голос сзади возле уха, отчего на шее волоски встают дыбом.
— Иначе что, снова выпорешь ремнём? — алкоголь придаёт смелости. Я поворачиваюсь и с вызовом заглядываю в опасную тьму его глаз.
— А ты хочешь? — Шевцов наклоняется и почти шепчет мне на ухо, шевеля своим дыхание волосы у виска. — Только в этот раз будет больнее. Ты же в платье, и я задеру тебе его по самую шею, а потом выпорю.
От макушки до кончиков пальцев на ногах бегут мурашки, а в груди поселяется странное щекочущее чувство. В академии нас учили, что это может быть признаком отслоения аорты, но я уверена, что с моей аортой всё прекрасно. В отличие от расшалившихся нервов.
— От ремня на голой коже остаются лиловые отметины и не сходят несколько дней, да и сидеть ты тоже не сможешь, — продолжает Лекс. — Так что хорошенько подумай, прежде чем перевернуть в себя эту рюмку.
Смотрю, как заворожённая, как Шевцов вытаскивает коньяк из моих пальцев и подносит к своим губам. Втягивает терпкий аромат, а потом отпивает глоток, словно воду, облизывает губы.
Моё дыхание сбивается. Дышу так, словно пробежала стометровку на скорость. Кто-то переключает музыку, начинает играть модная этой весной песня на украинском языке. Не только ты, Шевцов, умеешь играть.
Я смаргиваю плен тёмных глаз, отворачиваюсь и иду в импровизированную танцевальную зону. Певица красиво поёт о слезах и фиалках, и я вместе с другими танцующими начинаю раскачивать бёдрами под лиричную мелодию. Я пьяна. Действительно было много: и алкоголя, и Шевцова. Хочется забыться, закрыть глаза и уплыть в нежное море музыки, которой делится певица Каzка. Я с трудом понимаю, что именно она поёт — украинский знаю не очень хорошо, но о том, что кипит кровь, и что меня также загнали под лёд, и теперь я бьюсь в чувствах, которые запретила себе давно, согласна с ней. И, кажется, моё лицо тоже жгут слёзы.
Я чувствую, как тёплые ладони ложатся мне на бёдра, а к открытой спине прижимается крепкая грудь. Мне не нужно видеть, кто это. В полутьме гостиной я это и так понимаю. Чувства обнажаются, и в животе затягивается узел. Облегчение, предвкушение, желание. Чего? Его. Пора бы уже признать, что я хочу своего сводного брата так же, как и шесть лет назад, когда распахнула перед ним дверь своей спальни. И, может, я совсем глупая, но не боюсь, хотя в прошлый раз в ответ получила лишь боль и стыд.
Алексей двигается со мной в такт. Отводит пальцем волосы на одно плечо, слегка касаясь шеи. Открывает для себя. Обнажает. Это только волосы, а мне кажется, я сейчас стою перед ним вся без одежды.
Из-под полуприкрытых ресниц замечаю недоумённый сердитый взгляд Алины. Плевать на неё. Удивлена? Ну и что. Я же сказала: сводный.
Замечаю в полутьме улыбку на губах у Копыловой. Спасибо, Лиза, что не осуждаешь.
А потом я натыкаюсь на полный презрения и отвращения взгляд Терентьева. Он стоит в коридоре и смотрит в гостиную, прямо на меня. Наверное, считает меня последней тварью. Я ведь сказала, что просто ухожу. Ни к кому.
Напрягаюсь. Это нужно разрешить, иначе я не смогу пойти дальше. Если, конечно, меня позовут.
— Я на минуту, — шепчу, но Шевцов не отпускает.
— Я сам.
— Лёш, пожалуйста. Дай мне хоть раз решить всё самой. По-взрослому. Я быстро.
Чувствую, как он колеблется. Песня заканчивается, и Алексей отпускает меня. Спасибо. Я действительно ценю это, зная, как он любит решать всё сам.
Захожу в кухню, Терентьев идёт за мной. Наверное, я и правда плохой человек, потому что не чувствую вины.
— Ты лживая сука, Яна, — Саша говорит тихо, но я задыхаюсь от его слов. Не ожидала, что он отреагирует так. Это больно. К тому же, Саша пьян, чего раньше я за ним не замечала.
— Саша, я не планировала так, честно…
— Уже дала ему? Раскинула ноги? — он противно смеётся, я никогда не видела его таким. — Ты же хотела его всё это время. Для своего неподражаемого братца целку берегла до двадцати трёх лет.
— Прекрати! — от его тона, этих ужасных слов становится тошно. Выпитое действительно начинает проситься обратно.
— Может, мне тоже стоило, — парень пошатывается, но вдруг крепко хватает меня за локоть. — стоило отодрать тебя, не спрашивая разрешения? М? Тебе, по ходу, так нравится?
Я со всей силы припечатываю ладонь к перекошенному злобой лицу, сама едва не взвыв от боли. Ладонь горт огнём, но Терентьев перешёл все границы. Пора с этим заканчивать. Вырываюсь и быстро ухожу из кухни под брошенное вслед «шлюха». В коридоре наталкиваюсь на Шевцова, но тот просто отодвигает меня в сторону и идёт на кухню. Нет-нет! Только не это. Как бы мне ни был сейчас противен Саша, я не хочу, чтобы Алексей от него и мокрого места не оставил.
— Лёша!
Эмоции, нервы, алкоголь — всё смешивается и топит мой мозг. Кажется, это была Копылова. Меня обнимают на плечи и увлекают в гостиную. Звуки, голоса, вспышки света, музыка — всё смешивается, а потом я проваливаюсь в липкую темноту.
***
Сложно понять, какое сейчас время суток, но, кажется, день или утро. Потому что солнце нещадно слепит меня прямо сквозь веки. Думаю, судя по ощущения, сегодня мне придётся познать все радости похмелья.
А ещё я ощущаю странный запах. Смутно знакомый, но не мой. Моя подушка не пахнет грейпфрутом. Я распахиваю глаза и резко сажусь, отчего голова и желудок сразу начинают воспитательную работу.