Сахар на дне
Шрифт:
Горячий шёпот заставляет кожу на шее покрыться мурашками. Своей ступнёй он подбивает мою и блокирует меня, оставляя стоять с широко расставленными ногами. Отводит бёдра немного назад, всё ещё прижимая запястья к стене. Какая унизительная поза, лишающая даже шанса на сопротивление.
— Поэтому ты целый час изводила меня за столом, улыбаясь Ермолаю? — его руки начинают двигаться у меня в трусиках, заставляя мелко задрожать. — Потому что не хочешь?
Он сильный. Я словно в тисках зажата, а при любой попытке вырваться, он усиливает давление там… Чёртов Шевцов! В джинсах становится слишком жарко, и я изо всех сил пытаюсь сдержать стон, но он прорывается сквозь сжатые зубы хриплым дыханием.
— Так всё ещё не хочешь? — голос обманчиво вкрадчивый, а рука замирает. И вместе с ней замираю и я. Слышу треск — это моя гордость покрывается трещинами, словно мыльный пузырь на морозе, а потом осыпается невесомыми льдинками.
— Хочу… — с губ срывается постыдное признание, и я закрываю глаза.
Алексей ничего не отвечает, он отпускает запястья и кладёт мои ладони на кафель. Спускает джинсы и бельё. Что я творю? Что он со мной делает?
— Стой смирно.
Проталкивается медленно, но загоняет плоть до конца, заставляя всю болезненно сжаться вокруг него. Наказывает. А потом начинает двигаться. Больно же. Больно. Но в то же время хочется ещё. Внутри всё вибрирует, а он двигается бёдрами резче. Специально.
Шевцов перехватывает меня под грудью и выпрямляет, наваливается всем весом, прижимая к стене. А потом продолжает. Зарывается носом в шею и шепчет что-то нечленораздельное, прикусывает зубами плечо. Он словно забывает обо мне, просто движется, толкается резко и глубоко дышит. Напрягает предплечье, что поперёк моей груди. Да так, что не продохнуть, вжимается всем телом, заставляя почувствовать его мужскую силу, силу желания обладать — древнюю, как сам мир. Почти рычит на ухо и резко выходит, кончая на пол.
А у меня ноги не держат. Я кое-как подтягиваю джинсы и оседаю. Горло саднит от глубокого дыхания, между ног всё горит. А Шевцов усмехается. Усмехается!
— Ты плохо себя вела, Яна, — голос севший. — Поэтому осталась без сладкого.
Да чтоб тебя, Шевцов. Борюсь с диким желанием показать средний палец, но даже боюсь представить, что меня за это будет ждать. Поэтому просто прикрываю глаза.
— Ещё раз исчезнешь — сам узнаешь, что значит остаться без сладкого.
Алексей ухмыляется и застёгивает ремень на брюках, помогает мне подняться. Ноги подкашиваются, и мне приходится опереться на стену.
— Иди один, мне нужно в душ.
Лекс.
Затягиваюсь на полные лёгкие. Есть определённый кайф курить на улице, когда холодно. Пальцы пахнут ею, и несмотря на недавний сокрушительный оргазм, я снова её хочу. До безумия, до одури. Да что же это, мать вашу, такое?
— Я смотрю, Лекс, эта девочка и правда тебе дорога.
Какого-то хуя рядом материализуется Ермолай-младший.
— Подглядывал, Антошка?
— Фу. Нет, конечно, — он морщится и тоже закуривает. — Вид твоей голой задницы может нанести мне травму.
— Травму я могу тебе и по-другому организовать.
Вот какого хера этот ублюдок обламывает кайф?
— Знаешь, Алёша, — убью его за Алёшу. — Думаю, я был не прав. Борис твой.
Молчу. Жду условий. А они будут, это же Ермолай.
— Можешь делать с ним всё, что захочешь, — Антон пожимает плечами, а потом выдыхает дым и поворачивается ко мне. — На ринге.
Сукин ты сын.
— Согласен.
36
Хитрожопый сукин сын. Но ради бестолочи я готов ввязаться в это дерьмо, а по ходу дела разберусь, как и Антошке яйца подкрутить.
Ермолай уехал двадцать минут назад. Интересная получается картина. Он сказал, я должен выиграть ему два боя, и в третьем получу ублюдка.
— Лекс, ты же понимаешь, что за тобой охота началась ещё месяц назад. Некоторые люди ещё помнят, каким перспективным бойцом ты был в школе. А самбист, бывший военный да ещё и призёр крупных соревнований в прошлом — лакомый кусок.
— Подавиться не боишься?
— Лёха-Лёха, — Ермолай засовывает руки в карманы и мечтательно смотрит на верхушки елей, что виднеются за забором. — В этом бизнесе крутятся большие деньги. И я планирую выйти на более высокий уровень, а ты — мой билет. Ты помнишь Коршака?
— Помню.
— Мы с ним претендуем на одну нишу. Через три недели турнир, а у меня нет достойного бойца.
— Я сейчас расплачусь от того, как высоко ты меня ценишь, может, и отсосёшь заодно?
— Лекс, я серьёзно. Это неплохая сделка. Выиграй мне эти два боя, и Борис твой.
— А что если я просто найду его и без тебя. Ты же понимаешь, что твоего водителя ты больше не увидишь. По крайней мере, боец с него будет больше никакой.
Антон замолкает. Думает целых несколько минут, глядя под ноги. Я считываю эмоции с его лица — колеблется.
— Выведешь меня в другую нишу, и клуб твой, Лекс, — напускная деловитость слетает с него, точно сдутая ветром. — Это хорошая ставка. Потом, если захочешь, я помогу и тебе войти в этот бизнес. Нам ни к чему враждовать, Алексей. Ты немного потерян, потому что долго отсутствовал. Но ты — это ты, и рано или поздно встанешь на ноги. И мне бы хотелось быть тебе другом.
Друг хуев, блядь. Ещё бы по-отечески похлопал по спине. Но в чём-то Антошка прав, и чтобы освободить «Дракона» от этого дерьма, придётся замараться. То, что клуб давно не принадлежит Хоминичу, я разобрался. В последнюю неделю пришлось помотаться, а оказывается, есть и более короткий путь.
— Алесей, — слышу за спиной женский голос. Наташа. Ещё один блядский разговор. — Здесь холодно, а ты без куртки.
Она достаёт длинную сигарету и зажимает её между пухлых ярко-накрашенных губ. Такая же красивая, совершенно не изменилась. Наташе нельзя отказать в том, что она умеет следить за собой. И такая же сучная.
— Я закаляюсь, — разговаривать с ней нет никакого желания.
Хочу развернуться и уйти, но её цепкие пальцы с длинными острыми ногтями ложатся мне на локоть. Я притормаживаю, и Наташа тут же её убирает.