Сахар на обветренных губах

Кит Тата

— Тут холодно. Держи, — подал он мне покрывало, в которое я благодарно завернулась, стараясь при этом, чтобы его края не задевали пола.

— А вы? Вам же тоже холодно.

— А я здесь ненадолго, — ответил мужчина и отошёл к углу балкона, где запустил руку за полку, на которой стояли книги и статуэтки котов и гномов.

Он будто что-то там искал, будто скрёб по стене, а затем я вздрогнула, когда темный балкон, освещенный лишь лунным светом, окрасился светом разноцветной гирлянды.

— Вау! — тихо выдохнула я, чувствуя, как к глазам вновь подступили слёзы.

—

Обычно всем этим мама руководит. Она говорит, когда развернуть все новогодние украшения, и когда убрать их. В этот Новый год она успела сказать только, когда, где и что украсить… — повисла пауза, в которой я спешно отерла уголки глаз покрывалом. — Короче, руки до балкона всё никак не доходят, чтобы снять эту гирлянду. Если что, можешь выключить.

— Нет. Пусть будет, — голос вышел сдавленным.

Константин Михайлович чуть нахмурился, посмотрев на меня.

— Постоять с тобой?

— Нет. Я ещё немного побуду здесь и пойду спать, — заверила я его.

Со скепсисом в глазах он всё же согласно кивнул и зашёл в комнату. Затем вновь обернулся и поймал мой взгляд:

— Просто помни, что здесь тепло, светло и яркие лампочки, а там внизу холодный грязный асфальт.

— Учту, — чуть улыбнулась я уголками губ.

— Яркие лампочки, грязный асфальт, — словно для закрепа произнес Константин Михайлович.

— Я поняла, — я даже закатила глаза, чтобы дать ему понять, что я ещё не совсем тронулась умом.

— Спокойной ночи, Мельникова.

— Спокойной, Константин Михайлович, — а он всё стоял на месте и смотрел на меня. — Вы, видимо, не уснёте, пока я не вернусь в квартиру?

— Разумеется! — ответил он мгновенно и с легкой паникой в голосе.

Я тихо усмехнулась.

— Ещё минут десять, и я вернусь в комнату. Обещаю.

— Гирлянду можешь не гасить, если нравится. Если не нравится — можешь снять. На твоё усмотрение, в общем.

— Спасибо, — кивнула я, и он, наконец, оставил меня одну.

Глава 39

Это странно — жить со своим преподавателем, как соседи по коммунальной квартире.

Но ко всему можно привыкнуть. Тем более, этот вариант не самый худший. Да, неудобно и неловко, но и плохого за эти дни я ничего не заметила.

Большую часть субботы Константин Михайлович провёл на работе. Я в это время гуляла с сестрой. Позвонила её классной руководительнице и без особых подробностей объяснила ситуацию, сказав, что предстоящую неделю Катя не сможет ходить в школу, так как не имеет доступ к вещам из-за того, что квартира опечатана. В этот момент, мне кажется, я услышала, как она мысленно созвала комиссию для очередной проверки. Будто до этого, приходя к нам, они не замечали, насколько наша семья неблагополучная.

Мама все выходные пила, мать отчима забрали в больницу с сердечным приступом ещё в субботу утром.

Достойный сын сделал ей достойный подарок.

Звучит цинично и жестоко, но сказать, что мне кого-то из них жаль, я не могу.

Утро понедельника выдалось задумчивым. Константин Михайлович не отличался

разговорчивостью, но за эти дни я успела понять, что по утрам он, в принципе, не особо склонен к каким-либо диалогам.

Он молча варит кофе, стоя у плиты. Смотрит в окно и просто пытается проснуться. Чем-то напоминает мне Катю, которой ранние пробуждения тоже даются с трудом.

Сегодня я решила взять инициативу в свои руки и приготовила нам завтрак. Ни что-то очень шикарное, просто блинчики. Проснулась рано, без будильника, и пошла на кухню.

В субботу я немного потратилась, чтобы не быть нахлебницей в чужом доме. Купила кое-что из одежды и продуктов, поэтому сегодняшним утром вполне комфортно чувствовала себя на чужой кухне.

— Я бы приготовил что-нибудь, — сонно пробормотал Константин Михайлович, вошедший на кухню в момент, когда я как раз заливала тесто для последнего блина в сковороду.

— Мне не сложно. Если хотите, я могу взять на себя готовку. Денег за проживание вы с меня, видимо, не возьмёте. Давайте, я хотя бы буду готовить.

— Мельникова, — выдохнул он устало. Одной рукой протирал глаза, а другой достал с верхней полки турку. — В задницу иди со своими попытками оплаты и благодарностями.

Это не было грубо или злобно с его стороны. Это было даже мило, учитывая, что с утра он похож на помятого домовёнка.

Я и без его этих слов поняла, что уже достала его своими предложениями о том, как я могу отплатить за его доброту. Видимо, он понял, что его слов «просто живи, ничего мне не надо», мне недостаточно.

Не хочет прямых благодарностей, будут косвенные.

Зато моей совести будет комфортно от того, что я тоже могу что-то дать взамен.

Когда блины были готова, а Константин Михайлович сварил кофе для нас двоих и разлил по чашкам, мы сели за стол друг напротив друга.

Одинцов сразу придвинул к себе стопку ещё горячих блинов, наклонился к ним и втянул полной грудью запах.

— Сто лет не ел свежих домашних блинов. Сквозь сон почувствовал запах, подумал, что снится.

Я хотела было спросить, разве ему не готовила мама, но вовремя прикусила язык, сообразив, что не знаю ничего о том, какая она была. По чистоте и по тому, как в квартире всё аккуратно и наполнено уютом, можно предположить, что она была хозяйственной женщиной. Но, учитывая, что она недавно умерла, воспоминания о ней могут быть пока болезненными для Константина Михайловича.

Я знаю, что в комнате, в которой я живу, раньше жила она. В шкафу до сих хранятся её вещи, в комоде — лекарства. Очевидно, что он всем этим дорожит. Поэтому, если захочет, расскажет сам.

— Какие на сегодня планы? — спросил Одинцов, щедро окуная блин в пиалу со сгущенкой.

— Для начала в универ. Заберу документы. Потом нужно зайти в полицию, попросили уточнить показания. Ну, и на работу вечером. Может, Катю с собой заберу на смену.

— Ты хочешь забрать документы из университета? — Константин Михайлович поймал мой взгляд. Утренняя расслабленность и лень улетучились из его взгляда, уступив место холодному расчету. — Ты хорошо подумала?