САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА
Шрифт:
– Да, блин, - согласился Сакуров и вспомнил свои прошлогодние мытарства, когда он почти пешком добирался от Сухуми до Угарова. Сакуров и голосовал, и просил вагонных проводников подвезти его хотя бы несколько станций, но добрые русские люди всюду его гнали взашей, и разве что по шее не давали. Поэтому приходилось ехать либо в товарных вагонах, либо тащиться пешком, добывая на пропитание разной подённой работой. Некоторые работодатели, тоже добрые русские люди, кормили Сакурова объедками, а некоторые не давали и этого. И, когда грязный, обтрепавшийся, заросший бродяга делал
– Сволочь, - кратко охарактеризовал соседку Жорка.
– Почему?
– Она меня летом на два десятка яиц поимела.
– Как?
– Да как-то бухали мы втроём, и пришла моя очередь выставлять, а в кармане – как после бани. Ну, взял я корзинку с яйцами и толкнулся к Шуре…
Шурой звали одну из немолодых вековух.
– …Шура в отказ, потому что у неё своих яиц девать некуда. Тут учительница. Отсчитала себе два десятка и дала мне пол-литра. А наутро я вспоминаю, что брал у учителки водку, но не помню, рассчитался или нет. В общем, канаю к ней и спрашиваю. А она, сука, сразу прочухала ситуацию и говорит, что не рассчитывался. Ну, я ей ещё два десятка подогнал. А в это время Шура во дворе была и всё слышала. А потом просветила меня насчёт этой столичной макаки.
– Что ты говоришь? – удивился Сакуров. – Однако зря ты за два десятка яиц её и сволочью, и сукой, и макакой обзываешь.
– Мудак! – разозлился Жорка. – Ведь дело не в двух десятках каких-то сраных яиц, а…
– Ладно, ладно! – замахал руками Сакуров. – Успокойся! Кстати, давай лучше Варфаламеева послушаем.
– Обрыв над Днепром,
Стою и думаю так:
Нет, я не сокол! – причитал в это время Варфаломеев, закрыв глаза и размахивая пустым стаканом. Это характерное японское хокку якобы от самого Басё, но в переводе спившегося штурмана дальней авиации, Варфаламеев предварил кратким описанием одного из периодов жизни великого японца, который сотворил данное хокку после завязавшейся переписки с Тарасом Шевченко.
– Есть, чтоб вы знали, в Москве такая станция метро, «Сокол» называется, - прекратил литературные чтения Семёныч и приступил к собственному повествованию, словно включился после специального звукового сигнала. Варфаламеев слегка догнался и приготовился слушать Семёныча, а Жорка снова отвлёк Сакурова частной беседой.
– Я тут всё прикидываю, как бы денег заработать, - сказал он Сакурову, - но ничего путного в голову не лезет. Побираться по бывшим однополчанам надоело, орден я пропил, спекулянт из меня никакой, а в киллеры сам не хочу. Что же делать?
– А как насчёт огорода? – поинтересовался Сакуров.
– Насчёт огорода я и толкую, понимаешь?
– Не понимаю.
– Тогда слушай сюда. Есть тут бывшая шахта, открыли её ещё до революции, но при Сталине её законсервировали, как стратегическую. При Хрущёве снова открыли, как удобную для нужд близкой Москвы. Потом снова законсервировали, потому что уголь кончился. В общем, медных проводов там – немереное количество. Если полтонны соберём – можно
– Перспективно, - воодушевился Сакуров. – Вот только насчёт шахты и медных проводов сомнительно: поди, там кроме нас желающих, как собак нерезаных?
– Ну, с конкурентами мы как-нибудь разбазаримся, - самоуверенно возразил Жорка, - а сегодня мы с тобой должны за брусом сгонять. А то неохота, чтобы жена лишний раз визжала. Я, кстати, у Мироныча специальные клещи одолжил, а подходящая тележка у меня есть своя.
– Обязательно сгоняем! – обрадовался Сакуров.
– Так, пацаны, расходимся по домам! – повысил голос Жорка.
– Некультурный ты человек! – упрекнул Жорку Семёныч, выпил самогонки, закусил, закурил и продолжил: - А через три остановки от «Сокола», чтоб вы знали, будет станция метро «Речной вокзал»...
Перед тем, как перейти к «Речному вокзалу», Семёныч не поленился живописать окрестности станции метро «Сокол», что ему, как бывшему таксисту, удалось вполне.
– Ладно, пусть рассказывает про свою поэтессу, - разрешил Жорка, - а я пока самогонку отолью в бутылки, с собой возьмём.
– Про какую поэтессу? – заинтересовался Сакуров.
– Если хочешь, послушай. А я уже раз двадцать слышал. Он как-то подвозил одну бабу, которую подобрал на «Соколе» и потом имел полгода. Так вот: эта баба оказалась не хухры-мухры какой-нибудь продавщицей кооператива, а целой поэтессой. У Семёныча даже её стихи сохранились, напечатанные в какой-то заводской малотиражке.
– А на фига нам две бутылки самогона? – решил уточнить насчёт предстоящего вояжа Сакуров и глянул на Жоркины ходики. Стрелки показывали полвосьмого вечера, и на дворе значительно смерклось.
– Надо, - ответил Жорка и принялся за дело. А Сакуров был вынужден слушать Семёныча.
– Вот я и скажу тебе за твою литературу и эти твои куку: говно твоя литература. Вообще, вся литература говно, кроме Пушкина, Есенина и Аллы Сергеевны Карасёвой.
Аллой Сергеевной Карасёвой звали заводскую поэтессу, временную пассию Семёныча.
– Ты расскажи лучше, как расстался с ней, - ухмыльнулся Жорка, запечатывая бутылки.
– Это к литературе не относится, - засобирался на выход Семёныч, хватанул на посошок и заплетающимся шагом побрёл восвояси.
– А как он с ней расстался? – спросил Сакуров.
– Вынужденно, потому что поэтесса сдала нашего Семёныча в участок, - ответил Варфаламеев, раза три подмигнул двумя глазами попеременно, тоже хватанул на посошок и тоже побрёл на выход.
– А зачем она его сдала в участок? И откуда вы знаете такие подробности?
– Вовка рассказал, - объяснил Жорка, имея в виду преуспевающего сынка Семёныча, который в отместку папаше, лупившего почём зря Вовку в детстве, любил рассказывать о некогда грозном родителе всякие интересные вещи.
– А в участок она его сдала после того, как наш Семёныч сломал ей ногу.