САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

Дейс Герман Алибабаевич

Глава 12

Как выяснилось несколькими мгновениями сонной действительности спустя, никакой лестницы не оказалось. Как не оказалось ни длинного спуска по ней, ни громыхающего впереди домового в виде колёсного чайника. Во второй части своего сегодняшнего сна (или третьей, если считать предисловие с невидимым домовым) Сакуров просто продолжил давешнее путешествие с трёхногим инопланетянином. В общем, он шёл за ним и с каким-то болезненным любопытством осматривался по сторонам, на нефтяные вышки, пирамиды и плетущегося позади Семёныча в бедуинском прикиде. Но наибольшее любопытство возбуждал сам трёхногий инопланетянин в виде зеркала неопределённой формы с перевёрнутым отражением

Сакурова в нём. Это отражение вело себя совершенно непредсказуемо, оно выказывало абсолютную неустойчивость, и Скауров не уставал даваться диву, глядя, как его собственное отражение с неуловимой неторопливостью колеблющейся ртути словно перетекает из одного фрагмента зеркального двойника в другой и так далее, пока одна рука не встанет на место другой, а голова не окажется на месте живота.

«Вот и прикинь, что отражение перевёрнутое, когда такая ненадёжная видимость», - с восторгом изумлённого зеваки думал Сакуров и продолжал озираться на окружающую его зазеркальную действительность. Вышки с пирамидами, кстати, приказали долго жить, Семёныч уже не плёлся позади, но вкруг, сколько хватало глаз, простиралось двухцветное болото, а впереди маячила Красная горка.

«Ух, ты! – с новым восторгом подумал Сакуров. – Так это ж наше болото! Кочки синие, а промеж них – жёлто! И инопланетян, зараза, теперь двухцветный! Зато горка, в натуре, красная! Интересно, а куда делось отражение? Или это он спиной ко мне повернулся? Нет, так дело не пойдёт: надо попробовать разглядеть его спереди».

Сакуров, чтобы ещё раз взглянуть на своё отражение, попытался обогнать провожатого, но ни черта у него не вышло. Данное обстоятельство вызвало дополнительное любопытство, а память услужливо подсказала, что раньше, для того чтобы разглядеть отражение, никакого инопланетянина обгонять не приходилось, потому что его – отражение – было видно со всех сторон.

«Феноменально!» - мысленно воскликнул Сакуров, снова пытался обогнать провожатого, снова у него ничего не получалось, от чего его любопытство только усиливалось. Единственно, что сейчас не трогало Константина Матвеевича, это неведомая (или неведомый) Сакура.

«А что – Сакура? – мелькало где-то среди вороха второстепенных мыслей. – Сакура как Сакура…»

– Послушайте, любезный! – решил подать голос Константин Матвеевич, кстати, вспомнив, что за всё время знакомства с инопланетянином они сказали друг другу не более шести фраз. – Не могли бы вы идти немного помедленней?

– Не могу, - сухо обронил инопланетянин и поддал хода.

«Ну, если мы так быстро будем идти, очень скоро окажемся на горке, а там и до деревни рукой подать», - решил Сакуров. Зачем им подниматься на горку по пути в деревню, об этом Константин Матвеевич не подумал, но почему-то твёрдо знал, что идут они именно в деревню.

– Скажите, - снова обратился Сакуров к инопланетянину, - а вы из какой цивилизации?

Спросив, Константин Матвеевич так и обмер от любознательного экстаза, одновременно испытав сильнейшее недовольство самим собой, - почему он не спросил о такой важной вещи сразу?

– Из трансцендентальной, - ответил инопланетянин.

– Я так и знал! – радостно воскликнул Сакуров, спугивая синих рогатых жаб, барахтающихся в жёлтых болотинах. Он понятия не имел, что означает трансцендентальный, но его уверенность в правильности названия места, откуда прибыл его несколько странный проводник, от этого не становилась меньше.

– Только я никакой не инопланетянин, - решил огорошить Сакурова трёхногий. Сейчас, поспешая впереди спутника, он не выписывал зигзагов, но прыгал по кочкам довольно прямолинейно.

– Я так и знал! – совершенно не огорчился Сакуров.

– Что я из трансцендентной цивилизации? (23)

– Что вы не инопланетянин!

– А кто я?

–

Вы – Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм! – безапелляционно заявил Константин Матвеевич. – Правильно?

Давным-давно, ещё в начале своей морской карьеры, когда Сакуров болтался на буксире между Сухуми и Батуми в должности старпома, он пристрастился к отгадыванию кроссвордов с фрагментами в журнале «Наука и жизнь». А однажды бывший старпом забуксовал на слове по вертикали со второй буквой «а» и предпоследней - «мягким знаком». Фрагментом, указывающим ключ к разгадке слова, была очень плохая фотография какой-то сильно подержанной гравюры. Устав биться над неизвестным словом, Константин Матвеевич взял в корабельной библиотечке следующий номер журнала и узнал, что мужика с плохой фотографии звать Парацельс. Затем Сакуров не поленился сходить в городскую библиотеку, там он воспользовался большой советской энциклопедией, нашёл в одном из томов пресловутого Парацельса и узнал про годы его жизни с 1493 по 1541 включительно плюс всю подноготную данного фрукта, известную авторам вышеупомянутой энциклопедии.

«Вот, козлы! – разозлился тогда старпом ветхого буксира на составителей кроссворда. – Они бы ещё сюда фотографию Матфея, который написал евангелие от Луки, впарили и спросили бы, кто сей деятель есть?»

Разозлиться он – разозлился, но на всю оставшуюся жизнь запомнил полные реквизиты основателя ятрохимии и небольшое лирическое отступление в энциклопедии насчёт образовавшихся в Советском Союзе двух научных школ, которые спорили, как правильно произносить главную фамилию древнего врачевателя: Гогенхейм или Гогенгейм. Спорили они, разумеется, за казённый счёт, потому что в советские времена поощряли всякие науки.

– Да, я Парацельс, - без ложной скромности подтвердил проводник Сакурова и полуобернулся к нему. Сейчас он представлял собой несколько вычурный трельяж, усугублённый, помимо мебельных, тремя родными разными ногами великого целителя. В зеркале продолжал маячить перевёрнутый Сакуров, но по грудь, потому что его голова оказалась ниже нижнего обрамления овального зеркала.

«И никуда я не перетекаю», - отметил Константин Матвеевич более или менее приемлемую цельность своего отражения и сделал ещё одну попытку забежать перед провожатым, но тот ускорился, при этом снова пошёл зигзагами.

«Понятно!» - осенило Сакурова, и он тоже ускорился, но зигзагов повторять не стал, лишь старался не отстать и не свалиться с синей кочки в жёлтую промежность. Так они довольно долго брели до подножия Красной горки, хотя, казалось, протяни руку и – вот она. Да ещё эти рогатые лягушки. Они мешали движению не только Сакурова, но и Парацельса. И если у Сакурова синие лягушки просто путались под ногами, то по отношению к Парацельсу рогатые твари придумали особенно злокозненную тактику. А именно: когда тот делал зигзаг вправо, на его двухцветную спину прыгали левые лягушки, когда Парацельс сворачивал влево – на его спину прыгали правые лягушки. Запрыгнув на спину старинного врачевателя и придумщика ятрохимии (24), и правые, и левые лягушки начинали чувствительно бодать свою жертву, и тот даже сбивался со своего ритмичного зигзага. Константин Матвеевич, наблюдая подобное безобразие, обратил внимание на тот странный факт, что, оказавшись на двухцветной спине из жёлтых и синих полос, расположенных весьма произвольно, лягушки тоже становились двухцветными, но почему-то не мимикрировали, и Сакуров видел их так же хорошо, как блох на голой розовой собаке. Впрочем, как и самого проводника, вроде бы и синего с жёлтым, но заметного на фоне сине-жёлтого ландшафта на манер свежего мухомора в палой траве чисто золотого цвета. Другими словами, ни Парацельс, ни лягушки не собирались маскироваться, и это получалось у них тем эффективней, чем больше предпосылок они для этого имели.