Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы)
Шрифт:
Я рассмеялся.
– Урок того, как надо бить жеребцов по голове?
– Нет, ты видел, что Невада не мог справиться с ним без меня.
– Ну и что?
Мы стояли друг против друга. Отец был высоким мужчиной, во я был выше.
– А то, – ответил он, – что каким бы большим ты не вырос, ты никогда не сможешь ничего делать без моего разрешения.
Я проследовал за отцом в столовую. Рина сидела к нам спиной, и когда она подняла голову и подставила отцу щеку для поцелуя, ее белокурые, отливавшие серебром волосы блеснули. Отец
– Позавтракаешь с нами, Джонас? – спросила Рина.
Я посмотрел на нее, потом на отца и почувствовал, как к горлу подступил ком.
– Нет, спасибо, я не голоден.
Я повернулся и быстро вышел из столовой, чуть не сбив по пути Робера, который входил с подносом. Когда я вернулся в загон, Невада скакал на жеребце, приучая его к поводьям. Отец был прав, от него больше не следовало ждать неприятностей.
И вот теперь, спустя двенадцать лет, я словно наяву услышал слова отца, прозвучавшие в то утро.
– Уходи, старик, уходи! – воскликнул я, стукнув кулаком по столу. Боль от удара отдалась в плече.
– Мистер Корд!
Я удивленно оглянулся. В дверях с раскрытым ртом стоял Моррис. Его вид образумил меня.
– Не стой там, – рявкнул я, – входи. – Поколебавшись, он вошел в комнату, а следом за ним появился Форрестер. – Садитесь и выпейте, – сказал я, подвигая к ним бутылку виски.
– С удовольствием, – сказал Форрестер, беря бутылку и бумажный стаканчик. Он плеснул себе приличную порцию. – Будем здоровы!
– Это зависит от генерала. А где, между прочим, старик?
– Поехал в город, у него там встреча с производителем туалетной бумаги.
Я рассмеялся.
– По крайней мере, уж это-то он может испытать сам.
Форрестер рассмеялся, а Моррис так и остался сидеть с печальным лицом. Я подвинул к нему бутылку.
– Ты на машине?
Он покачал головой.
– Что мы теперь будем делать?
Я посмотрел на него и наполнил свой стакан.
– Я как раз подумал о том, чтобы объявить войну Соединенным Штатам. Только таким образом мы сможем доказать им преимущества нашего самолета.
Моррис опять не улыбнулся.
– Этот самолет лучшее, что я создал.
– Ну и что? – спросил я. – Черт возьми, ты ведь не понес никаких убытков. Это мои трудности. Между прочим, сколько ты заработал, делая самолеты? Эта сумма не составит одной двадцатой твоего ежегодного лицензионного платежа за тот бюстгальтер, который ты придумал для Рины Марлоу.
Что было правдой. Маккалистер углядел в этом бюстгальтере большую коммерческую выгоду и оформил патент на «Корд Эркрафт». У Морриса был заключен с нами стандартный контракт, по которому все его изобретения являлись собственностью компании, но Маккалистер оказался на высоте и предложил Моррису десять процентов лицензионных выплат в качестве премии за последний год.
Моррис промолчал, да я и не ждал от него ответа. Он был из тех, кто не слишком интересуется деньгами, а живет только работой.
Я допил виски и закурил. Конечно, мне не стоило так взрываться при упоминании об отце. В конце концов, никто не станет просто так выбрасывать на ветер миллион.
– Может быть, мне удастся что-нибудь сделать, – сказал Форрестер.
– Думаете, что сможете? – В глазах Морриса промелькнула надежда.
Форрестер пожал плечами.
– Не знаю, попробую.
– Что вы имеете в виду? – спросил я.
– Это лучший из самолетов, который я когда-либо видел, и я не хочу погубить его из-за стариковской глупости.
– Спасибо, – сказал я. – Мы будем благодарны за все, что вам удастся сделать.
Форрестер улыбнулся.
– Не стоит благодарности. Я из тех старомодных ребят, которые не хотят, чтобы нас застали врасплох.
– Они скоро начнут, – кивнул я. – Как только Гитлер решит, что все готово.
– Когда, вы думаете, это произойдет?
– Через три, может быть, через четыре года. Когда у них будет достаточно подготовленных пилотов и самолетов.
– А откуда они возьмут их, сейчас у них еще ничего нет?
– Найдут. Школы планеристов принимают по десять тысяч человек в месяц, а к концу лета Мессершмитт запустит в производство свой ME-109.
– Генеральный штаб считает, что Гитлер споткнется на «линии Мажино».
– Он не споткнется на ней, он перелетит ее.
Форрестер кивнул.
– Это еще одна из причин уговорить их приобрести ваш самолет. – Он вопросительно посмотрел на меня. – Вы рассуждаете так, как будто все знаете.
– Это так и есть, – ответил я. – Я был в Германии меньше года назад.
– Да, я помню, читал что-то об этом в газетах, вокруг вашей поездки разразился скандал.
Я рассмеялся.
– Да, было дело. Кое-кто обвинил меня в симпатии к нацистам.
– Это из-за того миллиона долларов, который вы перевели в Рейхсбанк?
Я взглянул на него. Этот Форрестер был отнюдь не так прост, как казалось.
– Наверное, – ответил я. – Понимаете, я перевел туда деньги за день до того, как Рузвельт объявил о запрещении подобных операций.
– Но ведь вы знали, что такое запрещение вот-вот должно появиться. Вы могли спасти свои деньги, подождав всего один день.
– Ждать я не мог, деньги должны были поступить в Германию в определенный день.
– Но почему? Почему вы перевели им деньги, прекрасно понимая, что Германия – это потенциальный враг?
– Это был выкуп за одного еврея.
– Некоторые из моих лучших друзей – евреи, – сказал Форрестер. – Но я не представляю, что за кого-нибудь из них можно было бы заплатить миллион долларов.