Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы
Шрифт:
– Будьте уверены, они подстерегли его в лесу и налетели целой сворой, чертовы псы!
– взмахнул кулаком рыцарь Джон.
– Они упрятали короля в какую-нибудь свою грязную конуру! И теперь сами боятся, не знают, что делать.
– Что значит "не знают"?
– полюбопытствовал катиб.
– А что бы делал на следующий день один из ваших эмиров, если бы накануне поймал убежавшего в пустыню коня султана, лучшего коня?
– сказал рыцарь.
– Только не вернул его правителю в тот же час, а польстился на добычу. И спрятал коня в своей конюшне.
– Если бы ты получил свободу, кафир, что бы ты с ней сделал?
Сердце едва не выскочило из груди пленника. Новое предчувствие воодушевило его.
– Ринулся бы вызволять из беды моего короля!
– рявкнул он на весь дворец, и телохранители за занавесями схватились за сабли.
– Его еще надо найти, - заметил великий султан.
– В своей стране я выслеживал добычу в таких дремучих лесах, какие вам и не снились, - сказал пленник без тени хвастовства.
Тогда султан поднял руку и, указав на него перстом, рек:
– Твое слово, воин. Ты получишь оружие, деньги, коня и отправишься выполнять свое обещание. Ты найдешь своего малика, освободишь его. Сам или с помощью воинов, которых ты соберешь. Ты поможешь своему повелителю вернуть трон.
Рыцарь с трудом перевел дух. Пот крупными каплями побежал по его лицу, и у него даже потемнело в глазах.
– Клянусь, великий султан, - проговорил он, едва не задыхаясь, - что твое повеление для меня - глас Божий.
Султан нахмурился и, немного помолчав, продолжил:
– Твоя награда - твоя свобода, воин. Но у меня нет такого длинного поводка, чтобы его хватило на всю твою дорогу. Тебя не удержит ничто, кроме клятвы... Я помню очень знатных христиан, которые клялись мне своим крестом, а потом нарушали клятву.
– Я не могу отвечать за других, - выдавил из себя рыцарь.
– Верно, - кивнул султан.
– Но или ты станешь хозяином своей свободы, когда я отпущу тебя, или она станет твоим хозяином. В моей руке не останется ничего, кроме твоей чести. А есть старая и горькая курдская пословица: честь собакам бросили, собаки не съели.
– Какую клятву ты просишь от меня, султан?
– почувствовав на душе невыносимую тяжесть, спросил рыцарь.
– Какие слова будут порукой за мою честь?
– Присяга на верность мне, султану.....- сказал повелитель правоверных.
– Я не требую от тебя принять истинную веру, веру Пророка, да пребудет с ним вечно милость Аллаха. Только - присягу. Когда ты поможешь своему малику Ричарду, ты вернешься и я освобожу тебя от присяги и отпущу на все четыре стороны.
Беспорядочный вихрь мыслей закружился в голове воина-кафира.
Спасти своего короля! Можно ли вообразить подвиг благороднее этого? А к славе, дай Бог, от королевских щедрот прирастет и титул, узнав о котором, поперхнется вся родня. Но принести присягу на верность иноверцу! К тому же - прямому врагу короля! А вдруг здесь таится какая-нибудь коварная восточная хитрость? Да и не привык рыцарь Джон Фитц-Рауф бросаться присягами. Он расставил ноги пошире, а
– Султан! Твоя милость неизмерима. Но я уже один раз присягал. Королю иерусалимскому - Ги де Лузиньяну*.
– Ты, кафир, присягал ему как королю?
– прищурившись, спросил катиб, даже не спрашивая у султана взглядом разрешения вступить в его разговор с рыцарем.
– Это - правда, - признал рыцарь.
– Когда я давал ему клятву, то видел перед собой только короля... Я клялся защищать Иерусалимское королевство.
– Значит, ты теперь хранишь верность призраку! Ибо такого королевства уже нет!
– воскликнул с усмешкой катиб.
– Священный город принадлежит ныне великому султану, да благословит его Аллах! Малик Ричард отдал этому франку Кипр. Но что это, как ни еще один мираж. Призрак, властвующий миражом. И это твой господин?
Рыцарь тяжело вздохнул, не зная, что сказать.
– Решай сам, кафир, - коротко и хмуро бросил султан и, морщась, добавил: - Только вспомни сначала, что этот соломенный малик клялся не выступать против меня, когда я мог одним взмахом лишить его головы, а потом поспешил отскочить на безопасное расстояние, чтобы осадить мою Акру и посмеяться... посмеяться над своей клятвой.
– Я должен...- начал было рыцарь но осекся, ибо вовремя успел догадаться, что слово "подумать" никак не пригодно для ответа доблестного воина великому султану - в его положении только у головы, отсеченной от тела и брошенной в яму, осталось бы время подумать.
Однако он нашелся и проговорил:
– Я должен сначала пойти к Гробу моего Господа.
У аль-Исфахани приоткрылся рот, но он ничего не сказал, а только вопросительно посмотрел на своего повелителя. Султан же повел рукой, словно отодвигая рыцаря в сторону, и рек:
– Иди. Но до полудня ты должен вернуться с ответом. С тобой пойдет мой человек.
Султан негромко хлопнул в ладоши и еще тише назвал имя:
– Дауд!
Так настал мой черед предстать перед великим султаном. Стражи северных дверей расступились. Я прошел в двери, миновал занавеси, и все три пары глаз обратились на меня.
Теперь уже не внутренним взором, а наяву я увидел, что султана все еще не отпускает лихорадка, а воин-кафир колеблется, но сильно надеется на то, что получит свыше позволение послужить султану для странного дела - спасения его врага. Англичанин стал приглядываться ко мне с тревогой и недоумением.
– Идите!
– велел султан.
– И помни, кафир: возможно, что лишний час твоих раздумий и молитв окажется роковым для твоего малика.
Я вывел англичанина из Дворца и, пропустив его вперед, стал указывать, какие улочки выбирать. Я не стал требовать от него закрывать лицо: трудно было не узнать этого огромного ростом кафира, припадающего на левую ногу после ранения на стенах Иерусалима. Прохожие жались к стенам. С одним из них я поздоровался и бросил ему "фальшивую кость", сказав, что с выкупа за эту ходячую гору получу десяток динаров.