Саламина
Шрифт:
— Если вы не уедете домой сейчас, то не выберетесь отсюда до наступления лета.
— Ладно, — сказал я, — мы выедем сегодня вечером.
Хоть бы они не рассказывали Френсис кучу страшных историй. Я догадывался, что лед плохой, но ни к чему выкладывать все, что знаешь. Мы тянули с отъездом, надеясь, что похолодает, но напрасно. В день отъезда до полудня стояла самая жаркая погода за весь год, потом стало сыро и холодно. Правда, не настолько холодно, чтобы начало подмерзать, было просто облачно, гнусно, неприятно и поднялся юго-восточный ветер. Мы сложили и погрузили на сани оборудование, холсты, лагерное имущество и другие вещи — все, что у нас было.
— Надеюсь, ты не будешь против, — сказала Френсис, — если во время этой поездки я буду немного бояться.
Дорога в Игдлорсуит была хорошо видна, она возвышалась, как гребень, на ровной поверхности. Путь, как вехами, отмечен айсбергами, знакомыми по многим предыдущим поездкам.
— Не ездите этой дорогой, — говорили умные люди, — держитесь курса прямо в море с час или подольше, потом возьмите влево на Игдлорсуит.
Мы поступили так, как нам сказали. В шесть часов запрягли сани, попрощались с друзьями и выехали. Лед, к моему удивлению, был крепкий и сухой.
— Ах, как хорошо! — воскликнула Френсис, устраиваясь сзади.
Впереди стояла полоса тумана. «Спина, — подумал я, — не выдаст моих страхов».
Прошел час. Туман накатывался на нас, густой, темный. В последний раз определив направление по солнцу, ветру и берегу, въехал в туман.
Если б лед был твердым, если б, как нам предсказывали, он становился лучше по мере удаления от берега, я бы не беспокоился. Густой туман, он закрыл берег и поглотил все, что находилось дальше ста ярдов от нас. Мы не видели солнца, большую часть времени не видели никакого света на западе. Но ветер дул устойчиво. Хороший лед стал плохим, плохой отвратительным. Наконец он превратился в море с островками шуги. Я с трудом выбирал дорогу по льду. Так мы и ехали, отклоняясь от правильного курса, не оставляя за собой следов в этой каше. Я мог только гадать относительно общего направления, понимая, что при определении курса вслепую ошибки неизбежны. Подул сильный ветер, поднял волнение. Маленькие волны плескались о сани.
— Скверная погода в море этой ночью, — сказал я, чтобы подбодрить Френсис.
Мы продолжали ехать в наступающей темноте, выбирая дорогу в болоте из ледяной каши. Ехали прямо по воде, которая доходила до настила саней, старались не попасть в страшные глубокие ямы, видневшиеся кругом. Вдруг собаки без всякого предупреждения погрузились в воду и поплыли. Я зарылся пятками в ледяную кашу, спрыгнул и ухватился за стойки, изо всех сил тормозя сани. Они остановились как раз на краю.
— О боже мой, — проникновенно сказала Френсис.
Единственный раз за эту ночь Френсис помолилась вслух.
А в это время все наши восемь собак плыли. Они выбрались на ледяной риф в десяти футах впереди. Я остановил их криком, повернул сани. Френсис держала сани, а я стал по одному вытаскивать псов назад. Перетащив их, мы как можно быстрее убрались от этого места.
Проехали совсем немного и очутились прямо в центре скопления айсбергов — чего я больше всего старался избежать. Лед вблизи от айсбергов в оттепель всегда плох и часто опасен. Айсберг, разламываясь на куски, отделяя от себя «щенки», усыпает поверхность льда обломками. Здесь образуются лужи талой воды: весной вода стекает с айсбергов ручьями. Собаки стремятся к айсбергам. Даже когда санный путь в отличном состоянии, когда снег сухой, собаки, будто их раздражает однообразие равнины моря, если только дать им малейшую возможность, устремляются к айсбергам, подобно тому как изнемогающие от жажды путешественники в пустыне бегут, как мы читали, к оазису. В тот день мои собаки после многих часов барахтанья и плавания в воде отчаянно хотели «пристать». Пока при помощи бича я объезжал все айсберги по большой дуге, и вот, несмотря на все мои старания, в сумеречной темноте тумана мы очутились рядом с ними. Собаки понесли. Нырнув в воду, не обращая ни на что внимания, в том числе и на нас, они ринулись к айсбергу и добрались до него. Нам удалось благополучно пристать к острову. Мне пришла в голову мысль сделать здесь остановку. У нас были палатка, еда и топливо, можно было бы разбить лагерь. Мы промокли до нитки, промерзли до костей, дул резкий ветер, но кто знает, не принесут ли ближайшие часы изменений к худшему? Нет, едем дальше. Но как?
Я пошел на разведку с пешней и обнаружил, что талая вода лишь слегка замерзла. Нам грозила опасность утонуть — нагруженные сани легко могли провалиться. Попробовал измерить глубину в нескольких местах и не достал до дна. Хорошей дороги не было, выбирать приходилось между плохой и худшей. Я выбрал. Стегнул собак, которые теперь неохотно плелись, и въехал в воду. Через сто ярдов собаки снова пустились вплавь. Вот тебе и выбрал. К черту! Поехали вперед! Мы погрузились в воду, поплыли. Собаки вытащили нас снова, барахтаясь и разбрызгивая воду. Все-таки выбрались. Эта темная равнина, море с архипелагами островков шуги, перешла — мы не сразу ощутили перемену — в материк из шуги с озерами и озерцами. Вскоре темно-серая снеговая каша посветлела, потом стала совсем белой. Мы ехали по чистому снегу. Обрадованные собаки помчались вперед.
Наш курс лежал на несколько румбов в сторону от направления встречного ветра. Мне хотелось отклониться еще потому, что талая вода с острова стекала на лед, разъедала его примерно на милю от берега. Обычно собаки, даже когда бегут домой, терпеть не могут езды против ветра. Что же случилось с моими?
— Эу, эу! Эу, эу! (держи влево) — покрикивал я на собак, которые не слушались меня. Я заметил, что некоторые собаки время от времени оборачивались назад и после этого начинали быстрее бежать. Они оглядывались в сторону солнца. Прошло порядочно времени, пока я понял, что курс против ветра, которого они вопреки моему желанию старались держаться, — прямой курс на Игдлорсуит. Я думаю, что, если бы собак предоставить самим себе, они привезли бы нас прямо к месту назначения.
Должен добавить, что собаки до этой зимы не бывали в Игдлорсуите, никогда раньше не ходили по этому маршруту и даже не бывали ближе чем на несколько миль от поселка. На следующий день я заговорил об этом с Рудольфом.
— Да, — сказал Рудольф, — хорошие животные все понимают.
При такой скорости, с которой мы теперь ехали, нам следовало через полчаса повернуть на юго-запад и держать курс прямо на поселок. На нашем пути показался след саней. Собаки, обычно охотно бегущие по любому следу, пересекли его, не задерживаясь. Я теперь уже не сомневался, что они знают дорогу, хотя, если не считать того следа саней, не видно было никаких ориентиров. Собаки мчались, замедляли бег, перебираясь через лужи, затем мчались дальше. Может быть, они чуяли дом? Мы тоже начинали чуять его. Впереди на снегу показалась черная полоска: разводье! Слава богу! Оно оказалось узким, не более пяти футов шириной. Узкое разводье нужно брать с ходу; если собак медленно подводить к нему, они упрутся. Я ударил рукоятью бича по сапогу, чтобы подогнать их, и передвинулся на санях вперед. Собаки сделали прыжок, и все, кроме одной, перепрыгнули. Сани по инерции полетели было за ними, но перескочил на другую сторону только передок и тут же опустился. Мы застряли. Собаки, оправившись от прыжка, налегли. Сани сдвинулись с места; задок соскользнул с края льда и погрузился в воду. Еще бы! Две трети груза располагалось сзади. Передок задрался кверху. Снова остановка.
В такие моменты все происходит быстро, все делается не раздумывая. Внезапно Френсис оказалась на льду рядом со мной; она тянула изо всех сил. Я подгонял собак. Общими усилиями перетащили на другую сторону сани, с которых стекала вода.
— Скверное место, — сказал я, когда мы поехали дальше. Френсис ничего не ответила.
За милю от дома попали на объезженный санный путь, сухой, высоко выступавший над покрытой шугой равниной, как римская дорога. Дорога эта вела домой. Скоро показался берег. Мы выехали из-за айсбергов и увидели поселок. Из поселка заметили нас. Народ толпился на берегу, — был воскресный вечер. Откиньтесь небрежно назад, американцы! Я ударил рукоятью по сапогу, собаки рванулись. Мы с треском пролетели по прибрежному льду и очутились дома.
— Еще нет двенадцати? Заходите, друзья, заходите!
Мы провели с ними всю ночь, до четырех часов.
IV
День рождения
Май кончается. Конец льдам, конец зиме. Скоро день рождения. Каждый на один день в году может заставить соседей обратить на него внимание. Каждый на один день делается знатным. Знатность накладывает определенные обязанности, которые зависят от возможностей.
Празднование дня рождения Френсис — ее участие в подготовке заключалось только в том, что она хлопотала рядом с Саламиной около печи, — должно было стать грандиозным предприятием. От нас этого ждали. Кофе, пироги и пиво для всего поселка; званый обед в нашем доме; танцы для всех в отдельном помещении. Танцы в этой гнусной яме, в бондарной? Нет! Постойте!