Салат из креветок с убийством
Шрифт:
— Почему он не взял всю тетрадь? — пробормотал Беркович. — Почему вырвал лист?
— Я пробежал глазами твой отчет, — сказал Хутиэли. — Не скажу, что читал внимательно, но обратил внимание: тетрадь лежала на полу в метре от трупа, лист был вырван с корнем, ты сразу это обнаружил, верно? Если бы именно этот лист был целью грабителя, стал бы он так поступать? Он бы аккуратно вырезал лист, а тетрадь положил на место. Но все было, как ты и описал в отчете: грабитель взял статуэтку, тут вошел Малаховский, произошла драка, убийство, преступник хотел замести следы, отвлечь
— Может быть, — уклончиво сказал Беркович. — Надо подумать. Но ты понимаешь, что от этого зависит поиск преступника? Одно дело — искать случайного грабителя: в Петах-Тикве да и во всем Израиле знали, что Малаховский богатый коллекционер, его пытались ограбить уже шесть раз. И совсем другой расклад, если охотились именно за этим листом — это иная группа подозреваемых, гораздо меньшая.
— Да что это за рецепт такой был, из-за которого нужно было убить человека? — воскликнул Хутиэли.
— Это мне скажет Рон сегодня вечером, — спокойно сказал Беркович.
— Рон? — усомнился Хутиэли. — Я уважаю его, как эксперта, но что он может сказать о листе, которого никогда не видел?
— Все записи в тетради Малаховский делал сам, — объяснил Беркович. — На следующем листе должны остаться выдавленные следы. Конечно, там есть остатки и от записей на предшествовавших страницах, так что работы у Рона достаточно. Но я надеюсь…
— Ну смотри, — вздохнул Хутиэли. — По-моему, ты сильно усложняешь себе жизнь.
— Или облегчаю, — сказал Беркович.
Хутиэли с сомнением покачал головой.
Весь день старший инспектор допрашивал домочадцев покойного, говорил с соседями, друзьями-коллекционерами. Выяснил, что характер у Шая был несносным, что домашних — жену, детей, внуков — он терроризировал своими придирками, а хобби его они ненавидели, потому что дед постоянно приводил в дом незнакомых людей, демонстрировал свои сокровища и нисколько не боялся ограблений, даже сигнализацию поставил такую, что любой ребенок мог справиться с ней в два счета. Но ненавидя занятие деда, домочадцы, однако, помогали ему чем могли — ведь коллекция стоила больших денег, и деньги эти после смерти старика переходили к жене, а от нее к детям.
И еще Беркович выяснил, что золотую статуэтку Будды Малаховский купил на аукционе в Дели, а кулинарные рецепты записывал лично — из старых книг или по устным рассказам. Последний по времени рассказ Ида — дочь Шая — слышала сама: отец привел в дом какого-то иностранца, говорил с ним на неизвестном языке, писал что-то под диктовку, а потом долго спорил, и было это неделю назад, а то, что речь шла именно о кулинарии, было Иде ясно, потому что, когда она вошла в кабинет, отец писал именно в кулинарной тетради и на предложение дочери принести кофе только рукой махнул: не мешай, мол.
— Отец знал много языков? — спросил Беркович.
— Кроме иврита, английский и французский — говорил свободно и писал. Но на очень многих языках мог читать со словарем, как-то пришлось переводить надпись с корейского, представляете? Отец купил словарь — выписал откуда-то из-за границы — и не успокоился, пока не перевел надпись. Правда, ничего интересного не оказалось, какие-то семейные дрязги…
Эксперт Рон Хан позвонил Берковичу, когда рабочий день уже закончился и старший инспектор начал нервничать: уходить домой, не зная результата экспертизы, не хотелось, а ждать слишком долго он не мог — вечером должны были прийти гости, Наташа испекла торт и ждала мужа пораньше, о чем трижды напоминала ему в течение дня.
— Я прочитал этот рецепт, — сказал Хан. — Точнее, увидел в рентгене и переснял. Прочитать не могу — я не полиглот, итальянский не учил.
— Рецепт на итальянском? — удивился Беркович.
— Именно.
“Отец говорил с ним на иностранном языке”, - вспомнил старший инспектор рассказ Иды Малаховской.
— Сейчас я к тебе спущусь, — сказал Беркович и поспешил в лабораторию судебной экспертизы, расположившуюся в цокольном этаже управления полиции.
На экране текст выглядел так, будто скопирован был не с бумажной страницы, а с глиняной вавилонской таблички.
— Действительно, итальянский, — сказал Беркович. — Вот, смотри: “verde” — это зеленый.
— Ты знаешь итальянский? — удивился Хан.
— Нет, конечно, — раздраженно сказал старший инспектор. — Но как-то я читал, что фамилия Верди происходит от слова “verde”, зеленый.
— А Россини от какого слова происходит? — поинтересовался эксперт.
— Не знаю. При чем здесь Россини?
— Смотри. Третья строчка снизу, видишь?
— Действительно! Послушай-ка, это хорошая идея, Рон. Ты можешь сделать мне копию рецепта?
— Конечно. О какой идее ты говоришь?
— Потом, — отмахнулся Беркович. — Надо кое-что проверить.
Домой он вернулся вовремя, Наташа накрывала на стол, Арончик играл в своей комнате, и Беркович сел за телефон.
— Могут звонить Кердманы, — сказала Наташа, — не занимай линию, пожалуйста.
— Я недолго, — пробормотал Беркович и набрал двенадцать цифр международного соединения. Комиссар Гвидо Карпани, с которым старший инспектор познакомился год назад во время расследования дела о таблетках “экстази”, к счастью, оказался на работе — в Милане время отставало из израильского на два часа.
— Ты можешь четко прочитать мне текст? — спросил комиссар, когда Беркович объяснил, что ему нужно. — Читай, а я буду переводить на английский.
Через четверть часа, когда в дверь позвонили, Беркович перечитывал текст рецепта овощного салата, а комиссар Карпани требовал, чтобы коллега обещал приехать в Милан на рождество и непременно побывать в “Скала” на опере Россини, который, как известно, был первым кулинаром своего времени, а не только первым оперным маэстро.
С гостями пришлось вести приятную, но не обязательную светскую беседу (почему-то сворачивавшую на проблемы преступности в Израиле), и лишь ближе к полуночи, когда Кердманы уехали (Инга помогла Наташе помыть посуду, а Леня помог Борису расставить по местам мебель), Беркович сел в кресло и углубился в чтение.