Салажонок
Шрифт:
– Ясно, пойдем, - просто ответил Дудаков, и Васькино восторженное чувство достигло крайнего напряжения. Он вдруг решился высказать все мучившие его сомнения:
– Безенцов... с нами он, а если по-настоящему...
– Безенцов?
– как-то странно переспросил Дудаков.
– Первого мая натворил, и теперь в походе... Но Дудаков точно не слышал:
– Здорово, чертов сын, одевается. Чуть не каждый день меняет фланелевые брюки. Хотел бы я знать, как он со стиркой устроился... С нами он, говоришь? Верно, что с нами. Его назначили
Васька промолчал. Он понял: без оснований так говорить не годилось, особенно если Безенцов был назначен на дивизион. Васька уже стал военным человеком.
И все-таки как могли гаду доверять? Неужели не понимают?
Васька ощутил в груди страшную тяжесть и через силу вздохнул. Он был один, совсем один, как тогда на "Разине", и должен был бороться. Но теперь он знал: борьбу следует вести не по-прежнему. Не подставленным ведерком с краской, не струей из брандспойта, не мальчишескими штуками. Нужно смотреть и молчать. Смотреть, пока не увидишь, и молчать, пока не будет о чем сказать.
Придя на базу истребителей, Васька никаких разговоров не завел. Он аккуратно сложил свое обмундирование в головах койки, лег и сразу уснул. Спал он спокойно.
Утром узнали новость: неприятель высадился в станице Ахтарской на Кубанском берегу.
– Вот плешь!
– удивился Совчук.
– Мы к ним, а они к нам. Надо подумать, высаживались, пока мы под проливом гуляли.
– Верно, - подтвердил уже побывавший в штабе Ситников.- Их-то мы и повстречали, как обратно шли, и от встречи этой потеряли баржу.,. Задумали им в тыл ударить и, между прочим, проворонили, а выскочи мы первыми, стояло бы наше заграждение им на пути и такие дела делались бы в их тылу, что не до десанта... Выходит, что комиссар в тот раз правильно сказал: на скорость надо воевать, слышь, Скаржинский?
Скаржинский не ответил, Он наклонился над компасом и усиленно стал чистить его тертым кирпичом. Отвечать не приходилось.
После приборки пришли начальник и комиссар.
– Переходим к минной стенке, - сказал начальник.
– Наберем "рыбки" и через полчаса выйдем с флотом. Проверить готовность.
– И неожиданно обернулся к Ваське: - Свинью, кстати, сперли. Обрезали веревку ножом и увели. Ты, оказывается, лучше моего стратегию понимаешь.
– Сволочи, - ответил Васька, и начальник дивизиона, кивнув головой, ушел к себе на "Зоркий".
Над трубами всех кораблей в порту поднялся густой дым. Кочегары шуровали к походу, - будет дело. На гроте "Буденного" неподвижно обвис только что поднятый флаг командующего флотилией, - большое дело будет. Сам командующий ведет корабли.
Отвесными столбами стоял дым, и красными полосками висели флаги на гафелях. В совершенной тишине, по гладкой утренней воде, перешли истребители к противоположной стенке.
Когда ошвартовались, Васька вспомнил: здесь, как раз на этом месте, стояла баржа. Вспомнил и отвернулся. Он был сильно взволнован.
Приемка прошла быстро и деловито. Каждый заранее знал, на каком месте палубы ляжет следующая мина. От этого работали не думая.
В девять тридцать по сигналу с "Буденного" снялись сторожевики. Через десять минут после них начали сниматься канлодки. Теперь флотилия выходила в полном порядке, с правильными интервалами между уверенно управлявшимися судами. Теперь это была настоящая флотилия.
Истребители снимались последними. За минуту до срока на стенке появился красный и запыхавшийся Безенцов.
– Примите "Смелого". Следовать концевым, - распорядился начальник и, не меняя тона, добавил:- В дальнейшем прошу приходить вовремя.
– Есть, есть!
– И Безенцов мягко спрыгнул на палубу "Смелого".
При виде его Ваську охватило неожиданное спокойствие. Так бывает перед боем: волнение только до тех пор, пока исход маневрирования неизвестен, и полная, почти механическая холодность с того момента, как по растущим силуэтам угадаешь, что встреча неизбежна.
Флотилию догнали за поворотным бакеном. На "Буденном" замелькали красные флажки семафора: истребителям стать на буксир к канлодкам.
– Правильно, - сказал Безенцов.
– Надо экономить горючее и беречь машинные команды.
– Голос его был самую малость слаще, чем это требовалось, но Васька эту малость почувствовал.
"Зоркий" принял буксир с "Буденного", "Счастливый"- с "Красной звезды" и "Прочный" - с "III Интернационала". "Свобода" была слишком непривлекательна, а йотому "Смелый" предпочел концевого "Знамя социализма".
Хорошо идти на буксире по штилевому морю. Не хуже стоянки в порту и даже веселее. Покачивается синее небо, плывет вода и плывут берега. Тепло, и думать не о чем, - ведут тебя куда следует. Одному рулевому работа, и то не особая. Совчук вытащил наверх балалайку, Ситников - требовавшие починки рабочие брюки. Четверо мотористов устроились на баке играть в кости.
Так дошли до Белосарайской косы, где стали на якорь.
Огненным шаром налилось солнце, и стеклянный воздух был неподвижен. Горизонт расплылся в горячей дымке. В чем задержка? Кого ждут?
Васька лежал на животе и не отрываясь смотрел на "Буденного". Там на мостике сигнальщик лениво отмахивал красным флажком. Это не имело никакого отношения к оперативным вопросам: он отмахивал сигнальщику с "III Интернационала", который подробно описывал ему семафором свою прогулку с какой-то девицей.
– Харч!
– провозгласил моторист Сенник, совмещавший со своей должностью несложные обязанности судового кока.
– Сухие щи!
– что означало консервы "щи с мясом и кашей", поджаренные на примусе и очень вкусные. Так кормили только на истребителях, и то ради их тяжелой службы.
Ели на верхней палубе ложками прямо из бака, Бе-зенцов вместе с прочими. Закусывали крупно нарезанным, посоленным грубой солью черным хлебом. Разговоров не вели. Когда кончили, Ситников встал:
– Отдых!