Салажонок
Шрифт:
– Наступали вчера ночью, - ответил желчный рулевой Скаржинский, наступали, да прямо во что не надо и наступили.
В неопределенных его словах звучало недовольство походом, истребителем и всем на свете. Поэтому комендор Совчук, по природе оптимист, прищелкнул языком:
– Ой, цаца сахарная!
– Верно, что сахарная, - поддержал второй комендор, Савша, - от дождя размок и пузыришься.
– Ни к чему поход был, - уперся Скаржинский.- Зря народное топливо пожгли. Ходили ловить белый дозор, а поймали свою "Свободу". Ладно, еще не расколотили.
– Не ты командовал, -
– Ты бы распорядился. Белым дал бы приказ всю ночь на якоре стоять, а "Свободе" тридцать узлов ходу наворачивать.
Комиссар поднял руку:
– Стой! Не туда понес. По порядку разъяснить надо, - и, повернувшись к Скаржинскому, принялся разъяснять операцию.
Сложностью она не отличалась. Белые выставили перед Бердянском дозор канлодку. Чтобы ее поймать, красная флотилия в полном составе вышла за Белоса-райскую косу. По плану должны были пройти под берегам и, обойдя неприятеля, на рассвете напасть на него с тыла. Неприятель, однако, за ночь перешел на четырнадцать миль к весту. Поэтому обход не вышел.
– Планщики, - пробормотал Скаржинский, но комиссар не остановился.
– "Свободу" поймали - это верно. Между прочим, хорошо, что поймали. У ней машина скисла. Не мы - белые взяли бы на буксир.
Скаржинский кивнул головой:
– То-то и есть. Всякий поход эта самая "Свобода" балаганит. А почему, спрашиваю? Потому - не налажена. Все гонят да гонят. Срочность?
– Срочность!
– подхватил тоже недовольный Суслов.
– Знаю я, откуда она такая взялась. Прикатило из Москвы начальство, товарищ коморси, бабушке твоей мерси. Ему что - ему только командовать да подгонять.
Коморси - командующий морскими силами республики- действительно прибыл из Москвы специальным поездом и действительно обладал стремительным характером. Благодаря штабным писарям он был отлично известен на судах флотилии.
– Говоришь - коморси?
– спросил комиссар, и Суслов под его взглядом съежился.
– Белым, значит, надо дать передышку. Так, по-твоему?
Суслов не ответил, а Скаржинский заговорил извиняющимся голосом:
– Я ничего. Однако надо бы сперва наладиться. Иначе какой толк?
Комиссар взглянул на часы. Времени оставалось немного.
– Оно, может, и надо, да некогда.
– Вынул из кармана табак и бумагу, скрутил и прикурил у Суслова.- Сейчас, кстати, опять пойдем. Истребители, два сторожевика и минная баржа. Заграждение будем белым под нос ставить - перед самым Керченским проливом.
Совчук тяжело свистнул. Скаржинский сказал:
– Это пожалуйста.
Васька от восхищения выругался, а Ситников встал:
– Суноплев, готовь моторы!
Наверху лил мелкий дождь. На палубе соседнего "Зоркого" огромный начальник дивизиона блестел черным дождевиком. С ним разговаривал маленький человек в сером пальто с поднятым воротником.
– Я пойду пассажиром, - сказал маленький и отер мокрые усы.
– Есть, товарищ командующий, - ответил начальник дивизиона.
– Вы ведите, а я пойду на втором в строю.
– Есть. Вторым идет "Смелый".
– Имейте в виду: я никоим образом не буду лицом официальным. Я иду, так сказать, инкогнито.
– Есть инкогнито.
Командующий пожевал губами, вынул из кармана влажный носовой платок и, поморщившись, высморкался.
– Когда закончите приемку мин, пришлите "Смелого" за мной. Поднимете на нем мой флаг.
– Повернулся и ушел сохнуть на "Буденный".
Инкогнито и флаг - две вещи, казалось бы, несовместимые, однако приказание есть приказание.
– Есть, - вдогонку коморси сказал начальник дивизиона и, повернувшись к Дымову, тихо добавил: - Вот так ящерица!
Для маленьких истребителей коморси - слишком большое начальство. Кроме того, с его темпераментом он на соседнем истребителе будет ощущаться как снаряженная граната в заднем кармане брюк. Все это хотел высказать начальник дивизиона своим тихим замечанием, но ограничился только сказанным.
– Ладно, - также вполголоса успокоил его Дымов.
– Пускай.
Первым отошел стоявший с краю "Счастливый". За ним поочередно снялись остальные. Журча моторами, они медленно пересекли гавань и ошвартовались у минной баржи "Дон".
Мины" принимали маленькие, типа "рыбка", с заостренным корпусом и длинными усами. Дивизионный минный специалист Заболоцкий обошел истребители, на каждом равнодушным голосом повторяя одно и то же:
– Инструкции выдает на барже товарищ Клокачев. Такой толстый и бородатый. Главное дело - сахар. Раньше времени его не заряжать: может размыть брызгами либо дождем. Перед постановкой непременно проверить - с этим добром запросто рвутся.
– Рассказал, - возмутился Васька, когда очередь дошла до "Смелого". Какой такой сахар рвется?
– Дура, - ответил Ситников.
– Не рвется сахар, а предохраняет. Понял?
– и ушел в кают-компанию собирать карты к походу. Васька ничего не понял.
Объяснение пришло в лице самого товарища Клокачева, старшины-минера. Он осторожно сполз по скользкой доске и в самом деле оказался очень толстым. Борода у него была черная и казалась привязанной.
– Просю, товарищи, - сказал он не подходящим к его внешности тонким голосом и, когда команда собралась, прочел краткую лекцию: - Сахарный предохранитель действует на основании распускания в воде сахара, заряженного в коробку. Вот, - и он ткнул пальцем в открытую коробку на мине.
– Не встречая больше сопротивления упомянутого сахара, пружина отходит. Вот, - и показал, как она отходит.
– Отходом названной пружины освобождаются усы, приводящие в действие ударное приспособление. Вот!
– и пощелкал по ударному приспособлению.
– Мина тогда становится опасной, после чего каждое прикосновение к ней сопровождается ее взрывом.
– Здорово, - восхитился Васька.
– Значит, сахар. Система поистине была великолепна. Клокачева Васькин восторг умилил. Он улыбнулся и, как павлин свой хвост, широко распустил бороду.
– Сахар, салага. По выделке даже форменный леденец. На, откушай гостинца!
– и вынул из мешка желтый кубик.
– Сделай одолжение!
– Чего там, - смутился Васька. Леденцов он не видел уже года три.
– Да ничего. Я от души. Просю.
– Голос Клокачева звучал неподдельной лаской, и Совчук поддержал: