Сальмонельщики с планеты Порно
Шрифт:
— Интересно, а бегемоты ищут для случки каких-нибудь других тварей? — раздался громкий голос Ёхати, замыкавшего наш маленький отряд с горой вещей за спиной. — Их же самих всю дорогу эти самые водоросли обрабатывают. А это знаете, какой кайф? — Ёхати прав, — сказал я, — Врождённый спусковой механизм, включающий алгоритм спаривания с особями других видов, есть у всех высших животных. Но что касается плоскоспинных бегемотов, спаривание с ними для многих животных чревато смертью, поэтому бегемоты обычно сбиваются в стада только со своими сородичами, а водоросли подавляют действие этого механизма, который запускается от внешнего раздражителя — когда приближаются высшие животные другого
— Ну почему? — тяжело вздохнул Могамигава. — Почему на этой планете во всех животных, кого ни возьми, по существу запрограммирована похабная и бессмысленная жажда — спариться с кем-нибудь, всё равно с кем? Вы говорите, что эта программа, вероятно, записана у них в генах, — глухо вопрошал он неприятным голосом, кривя губы. — К тому же они так похожи на земных бегемотов, крокодилов, зайцев, быков. Поэтому для нас, землян, это выглядит ещё похабнее. Почему здесь всё так устроено?
— Не знаю, как насчёт похабщины, но мы, по-видимому, имеем дело с таким феноменом, как адаптивное сосредоточение популяции. Например, в прошлом на Земле обитал подотряд сумчатых животных, которые были распространены исключительно в Австралии и прилегающих районах. Популяция возникла после того, как Австралия отделилась от Евразии; и в этом изолированном ареале произошло её адаптивное распространение. С большим разнообразием видов. Но каждое из этих животных удивительно похоже на представителей высших млекопитающих, распространённых в других районах Земли. То есть имел место процесс параллельной эволюции. Например, кенгуру напоминает зайца-прыгуна, сумчатый тасманский волк очень похож на простого волка, сумчатый крот — на обычного крота, коала — на медведя, кроличий бандикут — на кролика. Северный щетинохвостый поссум напоминает лисицу, сумчатая куница — кота, опоссум здорово смахивает на мышь и так далее. Это совершенно разные виды, хотя единственным видимым отличием сумчатых является наличие у них сумки, где подрастает детёныш. Сейчас, когда мы исследуем другие планеты, профессор Фудзиони Исивара утверждает, что такого рода адаптивное распространение или сосредоточение — как хотите назовите — связано с носителями генетической информации в живых организмах той или иной планеты и имеет очень широкую сферу применения. Хотя я с его теорией о законе универсального ортогенеза не согласен.
— Я спрашиваю, откуда эта похабщина? — раздражённо проговорил Могамигава. — Если особенность всех сумчатых — наличие сумки, то отличительная черта всех представителей местной фауны — похабщина. Вы это хотите сказать?
— Да нет тут никакой похабщины! — язвительно ответил я, чувствуя нарастающее раздражение. — Особенность этой планеты скорее в том, что все высшие позвоночные — травоядные и, кроме того, никто никого не ест. Здесь нет хищников, и, поскольку численность популяций стабильна, конфликты между особями одного и того же вида или взаимное вмешательство случаются крайне редко. Вот что я назвал бы характерной чертой! Нет, скорее численность популяции ни при чём, просто у особей абсолютно отсутствует агрессивность.
— Ну что вы такое говорите?! Разве есть виды, начисто лишённые агрессивности?! — возразил Могамигава, щеголяя фундаментальными знаниями этологии. — С утратой агрессивности прекращаются отношения между особями. И тогда они даже теряют способность к размножению. Это и людей касается.
— Но планета, где мы с вами находимся, в этом плане особенная, — в свою очередь возразил я, — По-моему, агрессивные импульсы содержатся в эротических проявлениях модели поведения. Судите сами. При спаривании животные нередко кусают друг друга за шею, преследуют партнёршу или устраивают бои перед тем, как перейти непосредственно к делу. Разве их действия в это время на первый взгляд нельзя принять за агрессию? Как здесь провести чёткую грань между двумя импульсами? А у здешних животных, при отсутствии необходимости демонстрировать агрессивность по отношению к особям своего или других видов, эротический импульс усилен. Потому они и пытаются спариваться и с тем и с другим типом особей.
— Хм! Фрейдистский дуализм, — взорвался Могамигава. — Вы берёте классическую теорию и переносите её на животных. Вы сами-то в это верите?
— Разумеется, не во всё, — огрызнулся я, — Но если позволите, импульс разрушения, открытый Фрейдом в последние годы… что ж, он и сам к этому всерьёз не относился. Просто не всё можно было объяснить ссылками на либидо, вот у него и появилась биполярная теория.
— И на этом основании вы делаете вывод о существовании животных, которыми движут исключительно эротические позывы? Это же глупость! — взревел Могамигава. — Вы тоже заразились всей этой похабщиной.
— Опять вы со своей похабщиной! — рявкнул я в ответ. — А бактерии, по-вашему, похабщиной не занимаются?
— Конечно нет! О чём вы говорите?! Бактерии здесь такие же, как на Земле. В них нет ни грамма похабщины. У них обычное бесполое размножение, и если мы станем последовательно выращивать несколько видов бактерий, они, как и положено, будут бороться друг с другом до полного истребления проигравших. Так и должно быть. А вы что говорите?! Что эти ваши юнговские теории распространяются здесь в том числе и на бактерии?
— Это не Юнг. Это…
— Без разницы. А почему бы и нет? Это действует только на высших животных, но почему бы и под бактерии не подвести? Да? Вот в чём ваша ошибка. Как бы сказать… разрыв привычной цепи… и всё такое. Это же смешно, вам не кажется?
— Но бактерии и эти… высшие… высшие животные… это же разные вещи.
— Ничего подобного!
— Я же не говорю, что здесь… на этой планете… сплошное единообразие… генетика, и всё такое…
— Вот это-то и смешно.
— Да, смешно.
— Что вы имеете в виду?
— А вы?
— Погодите, погодите. О чём это мы, вообще?
Каким-то шестым чувством мы поняли: что-то не так! — и испуганно застыли на месте, не зная точно, в чём дело. Включили закреплённые на поясе фонарики и огляделись при тусклом свете звёзд.
— Поле, — пробормотал я. — Мы на поле с этой… как её?
— Забудь-травой, — подсказал Ёхати.
— Быстро отсюда! — воскликнул Могамигава и, спотыкаясь на корнях и ямках, поспешил вперёд. — Если мы здесь… останемся… тогда… значит…
— Тогда… всё больше…
У меня было ощущение, что мы о чём-то спорим, но я никак не мог вспомнить, о чём речь. Лучшего доказательства, что мы оказались в самой гуще забудь-травы, не придумаешь. Что может быть страшнее осознания того, что твои мысли и воспоминания стремительно вылетают из головы? Ускорив шаг, я едва не пустился бегом.
Преодолев заболоченное поле, мы прошли ещё с километр, но амнезия не проходила, хотя действие «эффекта Элджернона» [23] сошло на нет. Память стала возвращаться с рассветом, когда «золотые шары» уже заняли на небе своё место. Мы оказались в редколесье; в траве шныряли многоухие кролики, то тут, то там паслись раскладные коровы, мерно перемалывая челюстями травку.
23
По рассказу (а затем и роману) Дэниела Киза «Цветы для Элджернона».