Сальмонельщики с планеты Порно

Цуцуи Ясутака

Втроём мы разместились в турбоходе. Шеф вышел нас проводить. Я сел за управление, Могамигава устроился рядом, Ёхати с багажом — сзади. Я запустил нагнетатель, и аппарат на метр завис над землёй.

— Будьте осторожны, — небрежно бросил нам шеф, — Ждём вас с богатым уловом.

Могамигава фыркнул:

— А вы следите здесь за порядком. И присматривайте хорошенько за нашим шарлатаном-доктором. Вдруг Симадзаки разродится до нашего возвращения. Дай Фукаде волю — он таких дел натворит!

Мы двинулись прямо на запад. Осадков в этом районе выпадало

мало, местность поросла травой, как в саванне. Турбоход шёл гладко. Мы часто ездили на озеро, чтобы пополнить запас воды, так образовалась дорога, по которой турбоход выдавал сто пятьдесят километров в час. Скоро над горизонтом поднялись «золотые шары», бросая свои лучи на наш открытый экипаж. Было безветренно и тепло. То тут, то там попадались высокие шипящие акации, с верхушек которых мелодичными трелями заливались скрипучие цикады — мелкие насекомые наподобие майских мух. В небе порхали малиновые птички — пенисные воробьи, названные так по форме головы, имевшей до неприличия поразительное сходство с главным органом мужской анатомии. С нижних ветвей шипящей акации гроздьями свисали реликтовые коконы, для которых в таксономии здешней флоры места так и не нашлось.

— Погода замечательная, воздух чистый, — заметил Могамигава. — Не будь здесь всей этой мерзости, тварей этих — совсем было бы хорошо.

— Да уж, — согласно кивнул я, — Температура в самый раз, влажность низкая, жизнь что надо, здоровье есть, пейзажи — во-о! Утро, десять часов, шипящие акации колышутся на ветру, порхают пенисные воробышки, трещат скрипучие цикады, на ветках развешаны реликтовые коконы, в небе плавают золотые шары. Не жизнь — красота!

Закончив свою тираду, я громко расхохотался. Могамигава смотрел на меня как на сумасшедшего.

— Извините. Что-то меня не туда понесло.

— Я хочу вас предостеречь: мы учёные и должны сохранять здравый смысл в любых условиях, что бы ни случилось.

Вообще-то я куда больше опасался за его здравомыслие, но решил оставить эту мысль при себе.

По мере приближения к озеру Подлости заросли папоротников и гимноспермов становились всё гуще. Из некрупных растений попадались перистый орляк, заячья лапа, чёрно-белая рябина, сатанинская трава, гибкая пальма. Более крупные виды были представлены древовидным папоротником-гордецом и пушистой секвойей. Было ещё множество папоротников — как древовидных, так и мелких, которым ни прошлые экспедиции, ни доктор Симадзаки не успели дать названия.

— Какая тьма папоротников! — заметил Могамигава, выходя из турбохода, который я остановил в нескольких метрах от озера, и оглядываясь по сторонам.

— Доктор Симадзаки называет это адаптивным распространением флоры. Папоротники подразделяются на множество видов. Их несколько тысяч.

— Да… и каждому надо дать название. Доктор Симадзаки, верно, дрянные названия не выбирает, — Могамигава окинул взглядом зелёную поверхность озера, хранившего какое-то особенное многозначительное спокойствие, — Зачем нужна такая подробная классификация? В таком небольшом

районе.

— Ну, — начал я, наклонив голову, — по животным я мог бы это объяснить, исходя из их среды обитания. А что касается растений… Может, это связано со структурой питания высших позвоночных — ведь они здесь в большинстве травоядные.

— Плот-то будем строить? — поинтересовался Ёхати.

— Конечно. Тащи электронную пилу.

— Не так быстро, — возмутился Ёхати, — Вон профессор сколько добра навалил. Пила на самом дне.

— Шевелись давай! Меньше слов — больше дела! — рявкнул на него Могамигава. — Время уходит! Солнце сядет, а мы всё ещё на озере.

Вдвоём с Ёхати мы принялись пилить. Вокруг росли несколько видов сосны и кедра. Эти деревья члены экспедиции в шутку называли сосна-горемыка и кедр-переросток. Но чтобы повалить такое дерево, требовалась куча времени, поэтому мы взялись за древовидные папоротники — связали из них верёвками прямоугольный плот примерно два с половиной на полтора метра. Перегрузили на него вещи, укрыли турбоход листьями папоротника и спустили плот на воду. Солнце к тому времени уже катилось за горизонт.

— До ночи всего полчаса осталось, — подскочил Могамигава, взглянув на часы. Сам он ничего не делал, только подгонял и кричал на нас — Успеем переправиться на ту сторону?

— Должны успеть. Если будем работать шестами все втроём, — усмехнувшись, ответил я.

Могамигава скорчил кислую мину:

— Что, мне тоже прикажете работать этой палкой?

— С женой-то по ночам небось работает, — шепнул мне на ухо Ёхати.

Мы захватили с собой три складных пластиковых шеста, раздвигавшихся на пять метров. Взяли их в руки и забрались на плот. Шесты упёрлись в кромку берега, вонзились в дно, и на поверхности воды с бульканьем показались пузырьки воздуха вперемешку с буро-чайными комочками грязи. Плот отчалил.

Вынимая шесты из воды, мы с удивлением обнаружили, что к ним всё время липнут водоросли устрашающей, алой как кровь, окраски.

— Кровавые водоросли. От одного их вица дрожь пробирает.

— Если они здесь водятся — значит, наверняка полно и пластинчатых медуз, — предположил Могамигава, неуклюже орудуя шестом, — Они могут всплыть в любой момент.

Не успел я сказать: «А вы всё знаете», как на поверхности показалось бесчисленное множество медуз, похожих на полупрозрачные плоские коробки прямоугольной формы. Они жадно кишели вокруг плота и, повернувшись брюхом кверху, раскрывали прилепившиеся на животе рты и шевелили щупальцами.

— Они всегда так плавают. Ужасная мерзость!

— Их ещё называют банными, или кверхубрюхими, медузами.

— В своё время я немного ими занимался, — поведал нам Могамигава. — У них имеются эктодермальные репродуктивные железы, а питаются они, похоже, кровавыми водорослями и растительным планктоном.

— Они жалятся? — поинтересовался Ёхати.

— Да уж! Чтобы такие твари и не жалились! — Могамигава недобро покосился на него, — А ты потрогай.