Сальмонельщики с планеты Порно
Шрифт:
— Могамигава-сан! — окликнул я доктора, который, не останавливаясь, вышагивал впереди.
— А? Что? — с облегчением отозвался он. Голос его звучал мягко, совсем не так, как раньше. — Хотите продолжить нашу дискуссию?
— Хочу.
— Ага! Ну что ж, дискуссия — дело важное.
— Я думал не столько о дискуссии, сколько о том, как влияет забудь-трава на животных. Об этом хотелось бы поговорить.
— Опять у вас какая-то идея?
— Послушайте! Вот мы с вами спорили. Это был даже не спор, а перебранка. Ещё немного — и мы бы подрались.
— И что же?
— Забудь-трава помешала. Заметьте: мы спорили об агрессивности.
Могамигава остановился и, обернувшись, уставился на меня.
— Вы хотите сказать, что животные на этой планете не нападают друг на друга благодаря забудь-траве?
— По крайней мере, это может быть одной из причин.
— Но посмотрите! — Могамигава сделал широкий жест рукой, приглашая меня оглядеться вокруг. — Вот здесь забудь-травы совсем немного, поэтому она на нас никак не влияет. Потеря памяти произошла, когда мы переходили поле и оказались в самой гуще. Разве может такое слабое воздействие стереть генетически запрограммированную агрессивность?
— Однако эта трава растёт по всей планете, во многих местах её целые колонии. Кроме того, все высшие животные здесь травоядные и в отличие от нас они постоянно её жуют. Во всяком случае, многоухие кролики точно ею питаются. Забудь-трава содержится в экскрементах и других животных.
Моригава снова пристально взглянул на меня. Потом, ещё раз посмотрев по сторонам, направился к росшей в нескольких метрах от нас забудь-траве, с корнем выдернул пучок и вернулся ко мне, бормоча:
— Может, дело в токсинах, содержащихся в пыльце или в составе газовой среды. Надо будет провести анализы вместе с доктором Симадзаки. Положите в коробку. — И он протянул мне пучок с таким видом, будто это ядовитая змея.
Не теряя времени, наша тройка двинулась дальше. У нас были часы, но они отсчитывали земное время — чередование дня и ночи каждые два часа сбивало с толку, и мы смутно представляли, который сейчас день недели или время суток.
Многоухий кролик метнулся под ногами справа налево и нырнул в густую траву.
— А как тогда с кроликами? — спросил Могамигава, на ходу продолжавший придумывать свои доводы в нашем споре. Он был доволен, что всё-таки сумел отыскать контраргумент.
— А что такое? — ответил я вопросом на вопрос.
— У них бывает по девять, а то и одиннадцать ушей. Настоящих только два, а остальные… э-э…
— Ложные.
— Да, от семи до девяти ложных. Дёрнешь за такое ухо — кролик его отбрасывает, как ящерица хвост. Хотя новое вместо него не вырастает. Разве это не доказывает, что у них есть враги в природе?
— Конечно есть. Однако кроликов за уши только люди дёргают. Возьмите носатую сирену. Такое крупное животное, без носа. Но оно травоядное. А если учесть, что мамардасийцы едят этих кроликов и другого мяса не употребляют, то очень может быть, что ложные уши — это механизм, дающий шанс спасаться от людей.
— Неужели люди — единственные плотоядные существа на этой планете?
— Насколько я знаю, да, — сказал я и добавил: — Хотя кто знает, кого мы встретим в джунглях.
Могамигава сморщился.
Деревьев в округе становилось всё больше — верный признак того, что мы приближались к джунглям. Как раз с этого места наша прошлая экспедиция двинулась в обход. Шипящая акация, чесоточное дерево, зубастая дейция… Жуткие экземпляры — и на вид, и по названию. На шипящей акации гроздьями повисли реликтовые коконы. Ветви чесоточного дерева покрывала висячая ползучка — наземный вариант ласкающих водорослей. Пронзительно заливались скрипучие цикады, всё чаще встречались олени-свистуны, трехгорбые кабаны, носатые кроты, другие животные — похожие на земных белок, оленей, обезьян. Временами из тени деревьев, сквозь которые мы пробирались, с мычанием высовывалась морда раскладной коровы, заставляя нас подпрыгивать от неожиданности.
Морда у неё была не коровья, да и туловище гораздо меньше. Она куда больше походила на кабана. Коровой её назвали за привычку жевать жвачку. Но четырёх желудков для переваривания жвачки, как у коровы, у неё не было. В процессе пережёвывания её передние ноги стояли на месте, зато задние шагали вперёд, отчего туловище складывалось гармошкой. В результате желудок сжимался, и его содержимое выталкивалось в рот. Потом задние нога останавливались, передние выдвигались вперёд, и корова растягивалась, напоминая уже таксу. Мне захотелось когда-нибудь вскрыть это животное и посмотреть, как устроен его скелет.
Могамигава тем временем решил возобновить наш диалог:
— В воде, на деревьях, на поверхности, под землёй все местные животные прошли адаптивное распространение, в результате чего стали очень похожи на земных особей. Однако в отличие от Земли на этой планете они все травоядные млекопитающие. Причём, по-вашему, не просто млекопитающие, а приматы или же очень близкие к ним высокоорганизованные животные. Вам не кажется это странным?
— Ничуть. Даже рептилии в мезозойский период прошли адаптивное распространение. Например, трицератопсы похожи на носорогов, птеранодоны — на птиц, бронтозавры — на слонов, некоторые виды тероподов — на тигров, ихтиозавры — на рыб.
— Нет. Я не об этом. Я уже спрашивал: почему здесь так мало менее высокоорганизованных млекопитающих, рептилий и амфибий? Рыб вроде тоже нет, из птиц только пенисный воробей.
Я молчал. Скажи я ему откровенно, что думаю, опять бы вышел спор, да ещё покруче.
Но Могамигава не отставал:
— Вот вы сказали, что не согласны с теорией Фудзиони Исивары о законе универсального ортогенеза. Насколько я помню, он утверждает: «Живые организмы на всех планетах, а не только на тех, которые принадлежат к нашей солнечной системе, в широком смысле эволюционируют от бактерий и водорослей к формам жизни, обладающим интеллектом, в соответствии с основным законом универсального ортогенеза, который распространяется на весь космос». Вы с этим не согласны?
Ничего не поделаешь — надо отвечать.
— Но дальше он говорит: «Существуют формы жизни, имеющие на разных планетах значительные внешние отличия. Этот факт всего лишь является конкретным воплощением закона, зависящего от окружающей среды и условий». Но я полагаю, что могут существовать планеты, не соответствующие этому принципу. Всё зависит от среды и условий, конечно.
— Ну вы даёте! Опять! — рыкнул Могамигава, в своей обычной манере давя на оппонента; верный признак, что он готов перейти на крик. — Это просто невозможно! Как вы можете такое говорить?! Какую синтетическую среду эволюции видов мы бы ни выбрали для исследования, первыми всё равно появляются бактерии, за ними следуют простейшие одноклеточные, которые этими бактериями питаются. Продукты распада, выделяемые одноклеточными, становятся питательными веществами для размножения водорослей. И только после этого появляются первые многоклеточные организмы и симбиотическая система стабилизируется. Независимо от среды и условий цикл эволюции живых организмов — это всегда от мелкого к крупному, от микробов к флоре, от флоры к фауне. Мне не доводилось сталкиваться с планетой, где экосистема имела бы какую-то другую форму эволюции. Эволюция везде одинакова. Ни один вид не может возникнуть прежде того вида, который служит ему пищей. Невозможно представить, что сначала появились птицы и лишь потом — насекомые и семена, которыми птицы питаются.