Сальто назад
Шрифт:
И совершенно не понятно, сможет ли он сейчас говорить. Хирурги почти сутки собирали все повреждённые подъязычные, поперечные и хрящеязычные… Организм молодой всё должно срастись без последствий. Парню повезло, что у него кость лобная прочная оказалась, пуля её не пробила. Броня крепка… Пришлось трепанацию черепа делать, пулю доставать, гематому удалять. Очень сложная была операция… Но всё-таки мы не зря шесть часов потели. Парень будет жить! Велик шанс, что разовьётся эпилепсия, или ещё какое из множества возможных неврологических осложнений, тем не менее, дело идёт к тому, что он придёт в сознание. И скоро.
Дребезжащая трель вырвала Елену Афанасьевну из сонного забытья. Работа — сон, работа — сон… в таком ритме она пыталась скрыться от терзающих дум. Вот и сейчас, придя после ночной смены в больнице, она забылась в беспокойном сне, из которого её выдернул звонок Вежинова.
— Здравейте, другарю Вежинов, — с тревогой в голосе шепчет она в трубку. — Что-то случилось?
— Леночка! Чудо случилось!
— Не томите, милый доктор! Неужели Боря в сознание пришёл?
— Нет, не совсем. Пока не пришёл. Но прогресс появился и значительный. Мне показалось, что он пытается вступить со мной в контакт. Тут ведь ещё сказались почти два месяца иммобилизации. Мышцы атрофированы, ему очень трудно ими управлять. Но мы будем колоть стимуляторы, витамины, ещё кое-что. У меня идеи имеются… Пока отдыхайте, набирайтесь сил и завтра мы вас к нему допустим, может быть, он узнает ваш голос и это ему поможет.
Материнское сердце, конечно, не могло терпеть до следующего дня. Какой тут сон. Елена тут же вскочила с дивана, накинула лёгкий плащ и бросилась на улицу ловить такси. Через 10 минут она уже стучала каблучками по ступеням «Пирогова», поднимаясь на этаж интенсивной неврологии.
В этот вечер дежурила Радка Благова, с которой у Елены сложились дружеские отношения. Радка хорошо говорила и понимала по-русски. Учила Елену болгарскому.
— Бог знает, сколько вам тут жить придётся, а с языком всё равно проще общаться. Хоть у нас и по-русски все почти говорят. — Повторяла она каждый раз.
Вежинов так хорошо вышколил персонал, что даже, несмотря на симпатию, Радка отказалась пропустить Елену к сыну.
— Скъпа моя, пойми сама, — ласково уговаривала она Елену. — Ты переволнуешься, ще припаднеш до обмороку, что-нибудь поломаешь… Боре своему повредишь что-нибудь. Всем только хуже будет. Ты лучше возьми швабру, дезраствор, ведёрко, да подмахни пыль в коридоре, если мало будет, можешь и лестницу захватить. Потом в сестринской на мою кушетку приляг. А утром придёт Вежинов, посмотрит общее состояние и допустит тебя к сыночку твоему.
Опытная сестра знала, что лучше всего успокаивает монотонная работа.
С самого начала августа, когда ещё ничто не предвещало недоброго, Елена Афанасьевна чувствовала какую-то тупую боль в груди. Сердце как будто что-то сжимало. Вроде и дома, и в училище всё было в порядке. Юля успешно сдала сессию, прошла летнюю практику на стройке корпуса НЭТИ. У Борьки с Леночкой тоже всё благополучно. Он регулярно звонил из Софии, рассказывал, что у них много работы, но они собираются к сентябрю вернуться. Говорит, что надо дальше учиться. Хватит заниматься непонятно чем.
— Это тебя, наверное, беспокоит, что отношения с Болгарией сейчас сильно ухудшились, — выдвинул свою точку зрения Григорий. — Нас ведь даже не пустили на неделю. Главное, даже не сообщили о причинах. Хотя, это-то как раз к лучшему. Денег мы сколько сэкономили! За садом опять же присмотр нужен.
— Нет, Гриша, — Елена тяжело вздыхала, положив руку на грудь. — Нет, политика тут совсем ни при чём, я даже не знаю, может климакс? Мне же уже сорок девять в этом году.
— Да, брось, Алёнка, ты ещё баба в самом соку, — муж попытался проявить участие. — Может, это? Пойдём? Покувыркаемся, пока дочка где-то носится?
— Тьфу на тебя, старый! — Елена махнула на мужа рукой и пошла на кухню.
Вот тут отец ошибался. Материнское сердце болело не зря!
После телеграммы из Болгарии, сообщавшей о несчастье, Елене стало значительно легче. Нет, она переживала за сына, но теперь была понятна причина беспокойства. Сын хоть и в коме, но жив. За ним наблюдают лучшие врачи Болгарии. Невестка говорит, что ему даже какой-то орден дали.
Елена сразу принялась действовать решительно. Запаслась всеми возможными характеристиками, взяла телеграмму от Вежинова о состоянии сына и отправилась в ОВИР прямо к начальнику.
К начальнику ей прорваться не удалось. Недолго думая, Елена Афанасьевна подалась в Управление КГБ по Новосибирской области. Благо оно через дорогу от ОВиРа.
Ей повезло попасть в приёмный час начальника областного КГБ. Николай Степанович Фролов, почему-то сходу обратил на неё внимание и пригласил в кабинет. Усадил за стол, выслушал, не перебивая.
— Уважаемая Елена Афанасьевна, я очень сочувствую вашему горю. — Пошуршав какими-то бумагами, проговорил Николай Степанович. — Прекрасно понимаю, что никто так не позаботится о сыне, как родная мать. Но тут ведь такое дело. Понимаете, руководство Болгарии сделало резкий поворот в политике от полной поддержки всех наших политических инициатив к огульной критике.
— Товарищ полковник! — Елена с непониманием посмотрела в глаза седому военному. — Как может быть связан с политикой мой сын? Он всегда был активным комсомольцем, вёл общественную работу и в школе, и в институте…
— А как он попал в Болгарию? — полковник, не выдержав прямого взгляда, опустил глаза и снова зашуршал бумагами. — Странная какая-то история с вызовом. Не находите?
— Там всё просто, на самом деле. Хоть и запутано. Должны были от лётчиков послать трёх человек по приглашению болгарских товарищей. Из московского совета ветеранов дальней авиации. Ну, так они авиацию дальнего действия называют. — Елена пытается излагать сжато, но получается всё равно криво. — Муж воевал с ними. Ну, и вот… Двое из москвичей по здоровью отказались. А полковник Морозов, бывший командир моего мужа, позвал Григория с Борькой. Григорий, это мужа так зовут, отца Бориса. Так он тоже отказался, он у нас садовод-фанатик. Вот… Борька попросил оформить приглашение на подружку его. После поездки они поженились.