Сальватор. Том 1
Шрифт:
Впрочем, беда была невелика: находилась она дома или отсутствовала – Петрус мысленно не переставал с ней разговаривать. Он рассказывал ей долгую историю своих бед.
Безумец! Он думал: чтобы ей понравиться, надо было представляться не тем, кем он был в действительности, выставлять напоказ материальную роскошь, а не великолепие таланта. Он представлял, как Регина, слушая его, рассмеется, пожмет плечами, назовет его глупым мальчишкой! Она проведет своей изящной белой ручкой по его вихрам, окинет его сияющим взглядом и скажет: «Еще! Еще!» – и он, потешаясь над собственными недавними страхами, расскажет все: и о приезде отца, и об истории с фермой. Но вот Регина перестала смеяться, она плачет и говорит ему сквозь слезы: «Трудись, Петрус, стань гениальным художником. Обещаю, что для меня будет важно, как твоя рука умеет держать кисть, а не кakaя на этой руке перчатка. Трудись, и когда я не встречу тебя в Булонском лесу на твоем сером в яблоках скакуне с черным хвостом и гривой, с глазами и ногами газели, словно созданными для погони, я скажу себе: „Мой Ван-Дейк работает и готовится пожать славу на будущей выставке. Трудись, любимый, и стань гениальным художником!“
Так думал Петрус, как вдруг до него донесся стук кареты, подъезжавшей со стороны Инвалидов.
Он обернулся: это Регина возвращалась в обществе маркизы де Латурнель и маршала де Ламот-Гудана.
Петрус в другой раз пошел прочь, переходя от дерева к дереву, так что если его и заметили, то узнать могла бы только Регина.
Он не смел повернуть головы.
Ворота с грохотом распахнулись, потом снова захлопнулись, огромный ключ проскрежетал в замке.
Только тогда Петрус обернулся: коляска въехала во двор.
На Инвалидах часы пробили половину шестого.
Дядюшка ужинал ровно в шесть: у Петруса было еще около двадцати минут.
Он не стал терять времени даром и занял привычное место для наблюдения.
Он говорил себе, что Регина могла бы сразу после возвращения подняться в свою комнату и подойти к ставню. Это заняло бы всего несколько минут, стоило лишь дождаться удобного случая или найти подходящий предлог. Да видела ли она его?
Как помнят читатели, Петрус не посмел обернуться.
Часы на Инвалидах прозвонили три четверти шестого.
Не успел еще отзвучать последний удар часов, как ставень отодвинулся и в окне показалась сначала белокурая Пчелка.
Но Пчелка всегда была вестником Регины, как Иоанн – предтечей Христа: позади девочки появилась молодая женщина.
Петрус прочел в ее взгляде, что она знала: он здесь.
Но как долго он тут находился? Петрус совершенно позабыл о времени и сам бы не мог этого сказать.
Взгляд Регины ясно говорил: «Я уезжала не по своей воле; я знала, что ты придешь, и ждала тебя. Прости, я не могла вернуться раньше, однако вот и я…»
Регина улыбнулась и будто продолжала: «Не волнуйся, любимый, за ожидание тебя ждет награда: я приготовила тебе сюрприз».
Петрус умоляюще сложил руки на груди.
Что еще за сюрприз?
Регина продолжала улыбаться.
Петрус позабыл о времени, об ужине у дяди, о том, что дядюшка, подобно Людовику XIV, приходит в бешенство, когда его заставляли ждать.
Наконец Регина вынула розу из белокурых Пчелкиных волос, поднесла ее к губам и уронила вместе с поцелуем, а затем прикрыла ставень.
Петрус радостно вскрикнул: он увидит Регину вечером!
Когда ставень захлопнулся, он мысленно послал миллион поцелуев за один, полученный от любимой, и только тогда вспомнил о дяде. Он вынул часы и посмотрел на циферблат.
Было без пяти минут шесть!
Петрус полетел стрелой на улицу Плюмэ.
Профессиональный бегун добежал бы от особняка ЛамотГуданов до особняка Куртенеев за десять минут: Петрус уложился в семь.
Генерал Эрбель был настолько любезен, что подождал племянника две минуты. Однако, потеряв терпение, он сел за стол в одиночестве, как вдруг дважды брякнул колокольчик, предупреждая о приходе запоздавшего сотрапезника.
Генерал уже доедал раковый суп.
При виде племянника он грозно сдвинул брови, словно разбушевавшийся олимпийский бог, и австриец Франц, горячо любивший Петруса, шепотом стал за него молиться.
Но лицо генерала сейчас же просветлело: племянник выглядел довольно жалко.
Петрус обливался потом.
– Ах, черт побери! – заметил генерал. – Тебе бы следовало постоять в передней, чтобы с тебя стекла вода, мой мальчик: ты намочишь стул.
Петрус встретил дядину остроту улыбкой.
В эту минуту генерал мог изрыгнуть на него все молнии преисподней: у Петруса на душе пели райские птицы.
Он поцеловал дядину руку и сел напротив.
XXXIV.
Весна – молодость года! Молодость – весна жизни!
В девять часов Петрус простился с дядей и снова отправился на улицу Нотр-Дам-де-Шан.
Перед тем как подняться к себе, он поднял голову и взглянул на окна мастерской, которая через пять дней должна была опустеть. Петрус увидел свет. – Жан Робер или Людовик, – прошептал он.
Он кивнул привратнику, что означало: «Я не беру ключ, потому что меня ждут» – и прошел к себе.
Молодой человек не ошибся: его ожидал Жан Робер.
Как только Петрус появился на пороге, Жан Робер бросился к нему в объятия с криком:
– Успех, дорогой Петрус! Успех!
– Какой успех? – не понял тот.
– И не просто успех – овация! – продолжал Жан Робер.
– О чем ты? Говори же! – улыбнулся Петрус. – Я с удовольствием присоединюсь и разделю твою радость.
– Как – какой успех? Как – какая овация? Ты разве забыл, что нынче утром я читал актерам Порт-Сен-Мартен свою новую пьесу?..
– Я не забыл, а не знал. Итак, значит, успех полный?
– Несомненный, друг мой! Они словно обезумели. Во втором акте Данте встал и подошел пожать мне руку, а в третьем Беатриче меня поцеловала – как ты знаешь, роль Беатриче исполняет сама Дорваль! Когда же я окончил чтение, все актеры, директор, постановщик, суфлер – бросились мне на шею.
– Браво, дорогой мой!
– Я пришел поделиться с тобой своей радостью.
– Спасибо! Твой успех меня очень радует, но совсем не удивляет. Мы с Людовиком предсказали, что так и будет.