Сальватор. Том 2
Шрифт:
Петарды загорелись, раздался взрыв.
Это послужило сигналом.
С этой минуты со всех сторон затрещали петарды; тысячи ракет, будто падающие звезды, прочертили вечернее небо.
Буржуа в большинстве своем хотели разойтись. Но это оказалось нелегко, ведь толпа образовалась довольно плотная, и в несколько мгновений положение вещей изменилось. Появились откуда-то дети, подростки, молодые мужчины в лохмотьях, словно нарочно желавшие привлечь к себе внимание. Они выставляли на улицах, освещенных a giorno 18 , свою нищету, которую обычно принято скрывать в самых темных глубинах. Это был странный, непонятно откуда взявшийся отряд; стоило хорошенько приглядеться к этим людям, и становилось понятно, что они похожи если не очертаниями, то числом, на тени, бродившие в окрестностях Почтовой улицы и Виноградного тупика, в нескольких шагах от Говорящего колодца, против таинственного дома; с его крыши, как помнят читатели, упал незадачливый Ветрогон.
18.
Как днем (итал)
Среди бойцов этого отряда натренированный глаз мог бы узнать Жибасье, незаметно руководившего славными агентами г-на Жакаля, которых мы уже имели честь представить нашим читателям под живописными прозвищами: Мотылек, Карманьоль, Овсюг и Кремень.
Сальватор находился на своем посту на улице О-Фер. Он улыбался, как и накануне, узнавая всех этих людей: всех из них он мог назвать по именам.
По неизвестным нам, но, очевидно, важным причинам мятеж, ожидавшийся накануне и предсказывавшийся г-ном Жакалем, был отложен. Сальватор его ожидал, но видя, что все спокойно, решил, что его перенесли на следующий день. Однако, когда он увидел толпу оборванцев с раскрасневшимися физиономиями, с факелами в руках, пьяных, шатающихся, а во главе них – вожаков с физиономиями висельников, чьи имена мы только что перечислили, Сальватору стало ясно, что явились подстрекатели и с минуты на минуту начнется настоящий кровавый праздник.
Врезавшись в толпу зрителей, новые действующие лица разом стали выкрикивать противоречивые лозунги:
– Да здравствует Лафайет!
– Да здравствует император!
– Да здравствует Бенжамен Констан!
– Да здравствует Дюпон!
– Да здравствует Наполеон Второй!
– Да здравствует республика!
Между другими призывами громче других раздавался тот, что уличные мальчишки 1848 года считали своим изобретением, а на самом деле лишь заимствовали старый:
– Лампионы! Лампионы!
Это был основной мотив той мрачной симфонии.
Прогулка этих возмутителей спокойствия продолжалась около часа.
Но если в ответ на их патриотическое требование запоздавшие лампионы были зажжены, то другие, загоревшиеся раньше этих, погасли, так как запас масла в них истощился. Но «лампионщиков» это отнюдь не устраивало.
Отряд подстрекателей увидел тонувший в темноте дом и, дико воя, потребовал от обитателей дома немедленно зажечь свет.
Крики сводились к определенным лозунгам. Каждая эпоха политических волнений имеет свои лозунги. Приведем те, что раздавались в 1827 году:
– Долой иезуитов!
– Долой святош!
– Долой чиновников!
– Долой сторонников Виллеля!
Ни один из квартиросъемщиков не подавал признаков жизни. Это молчание привело подстрекателей в отчаяние.
– Даже не отвечают! – вскричал один из них.
– Это оскорбление народа! – заметил другой.
– Патриотов оскорбляют! – крикнул третий.
– Смерть иезуитам! – взвыл четвертый.
– Смерть! Смерть! – подхватили мальчишки фальцетом.
Это послужило сигналом: все бунтовщики выхватили кто из кармана куртки, кто из рабочей блузы, кто из фартука камни всех форм и размеров и забросали ими окна безмолвного дома.
Через несколько минут не осталось ни одного целого стекла.
Дом был, так сказать, пробит насквозь под хохот большинства присутствовавших, которые видели в происходившем лишь справедливое наказание для тех, кого называли в те времена плохими французами.
Вспыхнул мятеж.
Это был дом, в котором проводилась внутренняя отделка, а потому он и был необитаем.
Настоящие мятежники вняли бы разуму: в отсутствие квартиросъемщиков невозможно осветить окна; но наши бунтовщики или, вернее, люди г-на Жакаля оказались, несомненно, наивнее или наглее обычных мятежников. Увидев, что в доме нет ни мебели, ни людей, они так дико заорали, что оставшиеся на улице их товарищи взвыли:
– Месть! Наших братьев режут!
Читатели не хуже нас знают, что никто никого не резал.
Но это был предлог или, скорее, сигнал к захвату населенных домов, лампионы которых имели несчастье погаснуть.
Лампионы снова зажглись, к великой радости толпы.
В эту минуту по улице Сен-Дени в направлении рынка Невинноубиенных проезжали кареты.
Возчики совершенно справедливо удивились, когда увидели на этой, как правило тихой, улице огромную толпу кричавших, певших, оравших людей, рассыпавших во все стороны петарды.
Лошади, по-видимому, удивились еще больше возчиков. Нельзя сказать, что крики толпы пугают лошадей; но что удивляло, удручало, останавливало четвероногих тварей, так это запах, вспышки и шум петард и ракет.
Лошадь зеленщика отнюдь не похожа на боевого коня или скакуна самой Беллоны 19 , как сказал бы аббат Делиль. Лошади зеленщиков остановились и протяжно заржали, лишь усиливая всеобщую сумятицу и неразбериху.
Возчики заработали хлыстами, но вместо того, чтобы ехать вперед, лошади попятились назад.
19.
Спутница Марса, олицетворение кровавого боя, управляла колесницей Бога. Ее сопровождала целая свита – Страх, Бегство, Ужас, Распря, – которая способствовала гибели Трои, бросив среди богинь яблоко раздора
– Они пойдут! – кричали одни.
– Не пойдут! – возражали другие.
– А я вам говорю, что пойдут, – закричал какой-то мальчишка, подсунув петарду передней лошади под хвост.
Лошадь взбрыкнула, заржала и рванула назад.
В толпе раздался гомерический хохот.
– Вы загромождаете общественный путь! – басом рявкнул г-н Жибасье.
– Да это же господин Прюдом! – крикнул мальчишка.
Анри Монье только что изобрел ставший с тех пор весьма популярным этот тип французского буржуа, который стремится не отстать от времени, но неизменно оказывается сентенциозным глупцом и конформистом.
– Вы мешаете проявлению всенародной радости! – прокричал Карманьоль, эхом вторя Жибасье.
– Во имя Бога Всемогущего, – забормотал Овсюг, которого сделала набожным связь с женщиной, сдававшей внаем стулья в Сен-Сюльпис, – не противьтесь воле Провидения!
– Тысяча чертей! – проревел возчик, к которому были обращены эти слова. – Вы же видите, что я не могу проехать вперед. Лошадь не идет!
– Так подайте назад, брат мой, – предложил набожный Овсюг.
– Да не могу я двинуться ни назад, ни вперед! – вскричал возчик. – Вы же видите, что улица запружена народом.