Сальватор. Том 2
Шрифт:
– Боюсь, что так.
– Нечто вроде волнения? – пристально глядя на собеседника, уточнил Сальватор.
– Волнение, если угодно, – подтвердил г-н Жакаль. – Повторяю: я отнюдь не настаиваю на том или ином слове. Но я бы хотел убедить вас, что для такого мирного человека, как вы, чтение древних поэтов гораздо предпочтительнее, нежели прогулка по городу, начиная с семи-восьми часов вечера.
– Ага!
– Все обстоит именно так, как я имел честь вам доложить.
– Значит, вы уверены, что нынче вечером будет мятеж?
– Бог мой! Я никогда ни в чем не уверен, дорогой господин Сальватор, а менее всего – в капризах толпы. Но если по некоторым сведениям, почерпнутым из надежных источников, позволено составить ту или иную догадку, то я осмелюсь предположить, что проявления народной радости окажутся сегодня вечером шумными… и даже… враждебными.
– Ну да! И произойдет это именно между семью и восьмью часами?
– Совершенно верно.
– Стало быть, вы пришли меня предупредить, что бунт назначен на сегодняшний вечер?
– Несомненно. Вы отлично понимаете, что я неплохо разбираюсь в настроениях и намерениях толпы и могу утверждать, что, когда новость о победе, одержанной оппозицией, облетит Париж, столица встрепенется, начнутся песнопения… А от песни до лампиона один шаг. Когда город запоет, все начнут зажигать иллюминацию. Как только это будет сделано, от лампиона до петарды рукой подать. Париж разразится грохотом петард и даже ракет. Случайно какой-нибудь военный или священник пойдет по улице, где будут предаваться этому невинному занятию. Уличный мальчишка – а в этом возрасте люди безжалостны, как сказал поэт, – опять же случайно, бросит одну из петард или ракет в почтенного прохожего.
Это вызовет, с одной стороны, большую радость и взрывы хохота, с другой – крики ярости и призывы: «На помощь!» Обе стороны обменяются ругательствами, оскорблениями, ударами, может быть; ведь движения толпы всегда непредсказуемы!
– И вы полагаете, что дело дойдет до драки?
– Да! Видите ли, какой-нибудь господин замахнется тростью на мальчишку-провокатора, тот пригнется, чтобы избежать удара; наклонившись, мальчишка, как всегда случайно, нащупает под ногами булыжник. А в этом деле стоит только начать! Как только будет поднят первый камень, за ним будут подняты другие, и скоро образуется настоящая гора. А что делать с горой камней, если не баррикады? Сначала построят невысокую баррикаду, потом – покрепче, поскольку какому-нибудь дураку вздумается непременно проехаться на своей тележке. В эту минуту полиция проявит отеческую заботу. Вместо того чтобы арестовать вожаков, а такие, как вы понимаете, всегда найдутся, полиция отведет глаза и скажет: «Ба! Несчастные дети! Пусть поразвлекутся!» – и не станет беспокоить тех, кто строит баррикады.
– Это же просто отвратительно!
– А разве не стоит предоставить народу возможность поразвлечься? Я знаю, что среди всеобщей сумятицы кому-нибудь может явиться мысль выстрелить не петардой или ракетой, а из пистолета или ружья. О, как вы понимаете, полиция, не желая обвинений в слабости или соучастии, будет вынуждена вмешаться. Но она появится, будьте уверены, лишь в самом крайнем случае, когда необратимые события произойдут. Вот почему, дорогой господин Сальватор, если в ваши первоначальные намерения входило провести вечер за чтением любимых авторов, советую вам ничего не менять в своих планах.
– Благодарю за совет, сударь, – без улыбки проговорил Сальватор, – на сей раз мы в самом деле квиты, хотя, по правде говоря, нынче в семь часов утра я уже получил известие о готовящемся мятеже.
– Я сожалею, что опоздал, дорогой господин Сальватор.
– Время никогда не проходит даром.
Господин Жакаль встал.
– Итак, я вас покидаю, – сказал он, – будучи уверен, что ни вы, ни ваши друзья не полезете в это осиное гнездо, не так ли?
– Обещать вам этого не могу. Я, напротив, решил «полезть», как вы выражаетесь, туда, где будет больше всего шуму.
– Вы думаете, это необходимо?
– Надобно самому видеть, дабы предвидеть.
– Тогда мне остается, дорогой господин Сальватор, от души пожелать, чтобы с вами не произошло неприятности, – сказал г-н Жакаль и направился в переднюю, где взялся за полонез и кашне.
– Спасибо за пожелание… – провожая его, отозвался Сальватор. – Позвольте и мне со своей стороны так же искренне пожелать, чтобы и с вами не случилось ничего неприятного в том случае, если кабинет министров окажется жертвой собственного изобретения.
– Такова судьба всех изобретателей, – назидательно проговорил г-н Жакаль и удалился.
II.
Анданте революции 1830 года
Вто время как г-н Жакаль обращался к Сальватору с отеческими наставлениями, парижские буржуа мирно гуляли по городу: одни – с женами, другие – с детьми, третьи – «в одиночестве», как сказано в благородной песне о «Господине Мальбруке». Ни у кого и мысли не было о надвигавшемся несчастье, как, впрочем, не думали они и ни о чем особенно приятном. Это было обычное воскресенье, несколько прохладное, но солнечное, и только.
Славные граждане старались уйти из дома в поисках света и солнца, пусть даже декабрьского. Это – вполне естественное желание для тех, кто всю неделю провел в тени.
Вдруг бульвары, набережные, Елисейские поля облетела новость: «Правительство потерпело поражение».
Кто же был победитель? Да сама толпа.
Опьяненные победой, люди стали поносить побежденного.
Сначала – вполголоса.
Злословили о кабинете министров, зубоскалили – да простится нам это слово – о иезуитах и в коротких, и длинных рясах; жалели короля; пустились в препирательства.
– Это ошибка господина де Виллеля, – говорил один.
– Во всем виноват господин де Пейроне, – замечал другой.
– Вините господина де Корбьера, – уверял третий.
– Господина де Клермон-Тоннера! – возражал четвертый.
– Господина де Дама! – кричал пятый.
– Конгрегацию! – парировал шестой.
– Вы все ошибаетесь, – заметил прохожий, – виновата монархия.
При этих словах толпа буквально оцепенела.
Эта идея действительно витала в воздухе: «Виновата монархия».