Сальватор
Шрифт:
– Так вот, говорят, что она вчера умерла.
– Быть этого не может! – вскричал Эрбель.
– Но почему вы сомневаетесь? – спросил человек, сообщивший горестную весть.
– Она ведь обещала, что не умрет, пока не увидит меня.
Собеседник капитана подумал, что тот сошел с ума. Но у него не было времени на то, чтобы задать капитану дополнительные вопросы относительно этого нового несчастья: Пьер, завидя одного из своих старых знакомых, выехавшего прогуляться верхом, устремился к всаднику с просьбой отдать ему лошадь. Тот не замедлил выполнить просьбу, испугавшись бледного и перекошенного лица капитана. А Эрбель, вскочив в седло, погнал коня галопом и спустя уже двадцать минут был у дверей спальни жены.
Бедняжка Тереза, приподнявшись на кровати, казалось, ждала его. У изголовья постели стоял прерывисто дышавший Петрюс. Вот уже целый час ему казалось, что мать бредит. Неподвижно глядя в сторону Сен-Мало, она говорила:
– Вот твой отец сходит с корабля… Вот твой отец расспрашивает о нас… Вот твой отец садится на коня… Вот он и приехал.
И действительно, при этих словах умирающей послышался топот копыт, дверь распахнулась и в комнату влетел капитан.
Этим двум столь нежно любящим друг друга сердцам, двум этим телам, которые не смогла разлучить даже смерть, не было необходимости что-то говорить друг другу. Они только слились в одном прощальном объятии.
Объятие было долгим и горьким: когда капитан развел руки, Тереза была уже мертва.
В отцовском сердце ребенок занял место матери.
А потом могила забрала себе труп. Париж забрал ребенка. И капитан остался один.
Начиная с этого момента Пьер Эрбель стал одиноко и скучно жить на своей ферме. У него оставались только воспоминания о былой славе, о приключениях, о страданиях и счастье.
Из всего, что было в его жизни, у него оставался только Петрюс. А посему Петрюс мог попросить у него все, что угодно: он моментально получал желаемое.
А Петрюс, балованный ребенок в полном смысле этого слова, бывший для капитана Эрбеля и сыном, и памятью о матери, ни разу не умудрился даже осознать того, что он не особенно богат.
Впрочем, три года, то есть с 1824 по 1827 год, он ничего от отца не требовал: упорный труд и начинавшаяся слава вполне удовлетворяли все его потребности.
Но внезапно горизонт взглядов молодого человека значительно расширился вследствие разгоревшейся в его сердце любви к прекрасной аристократке Регине. Потребности его сразу же удвоились, утроились, а работоспособность, наоборот, в такой же прогрессии снизилась.
Вначале Петрюсу стало стыдно давать уроки, и он их прекратил. Затем ему показалось унизительным выставлять свои полотна в витринах продавцов картин: любители его живописи могли запросто прийти к нему, и нечего было беспокоить торговцев.
Доходы его значительно уменьшились, а зато расходы возросли просто умопомрачительно.
Мы уже нарисовали вам образчик того, как жил Петрюс: он завел карету, упряжную лошадь и лошадь для верховой езды, слугу в ливрее, редкие цветы, вольер, обставил мастерскую мебелью из Фландрии, китайскими вазами, богемским стеклом.
Петрюс вспомнил, что некогда он черпал средства из одного источника, и снова припал к нему. А источник этот был неиссякаемо щедр: это было отцовское сердце.
За шесть месяцев Петрюс трижды просил у отца все более крупные суммы: в первый раз две тысячи франков, во второй – пять тысяч, а в третий уже десять тысяч. И всякий раз получал то, что просил.
Наконец, скрепя сердце, с покрасневшим от стыда лицом, но побежденный той непреодолимой любовью, которая просто подминала его под себя, он пришел к отцу в четвертый раз.
На этот раз ответ на просьбу заставил себя ждать. Поскольку, написав генералу Эрбелю письмо, из-за которого и произошла та сцена, которую мы попытались обрисовать, капитан лично принес ответ.
Мы помним об уроке, который только что преподал генерал своему племяннику, до того самого момента, когда в комнату вломился капитан Пьер Эрбель, предварительно заставив слугу пересчитать носом ступеньки лестницы.
Именно с этого момента мы и возобновим наше повествование после перерыва, продолжительность которого имеет одно только оправдание: мы желали дать читателю полное представление об этом достойном и великолепном человеке, который мог бы показаться совершенно другим, нежели он есть на самом деле, если бы мы ограничились только лишь тем, что охарактеризовали его теми определениями, которые дал ему генерал Эрбель, и теми эпитетами, на которые генерал никогда не скупился в отношении младшего брата.
Но, несмотря на наше многословие, мы замечаем одну странную вещь: написав духовный портрет капитана Пьера Эрбеля, мы ни словом не упомянули о его внешнем облике.
Поспешим же исправить этот недосмотр.
Глава LXV
Санкюлот
Капитану Пьеру Эрбелю по прозвищу «Санкюлот» было в ту пору пятьдесят семь лет.
Роста он был невысокого, но широк в плечах и имел крепкие, как железо, руки. На квадратной голове ежиком стояли седые, а некогда рыжие, волосы. Словом, это был бретонский вариант Геракла.
Брови его были темнее волос на голове и нисколько не поседели. Они придавали его лицу ужасающую жестокость. Но его небесно-голубые глаза, его рот, полный великолепных белых зубов, говорили в то же самое время о его огромной доброте и бесконечной нежности души.
Он был резок и порывист в движениях и поступках. И это мы видели по его поведению на борту корабля, в Тюильри, при появлении у сына. Но под этой резкостью и живостью пряталось самое чувствительное сердце, самая сострадательная душа, которую когда-либо создавала природа.
За долгие годы он привык командовать людьми в обстановке, когда опасность не позволяла проявлять слабость, и поэтому лицо его сохраняло властное и волевое выражение. И, действительно, словно продолжая оставаться на борту «Прекрасной Терезы», он и в своей деревне, несмотря на разорение, обладал секретом, как приводить людей к повиновению. И не только живших напротив него крестьян, но и самых богатых в округе дворян.
Когда ему пришлось вследствие европейского мира томиться от безделья в праздности, капитан, не имея возможности вести войну с людьми, объявил войну животным. Отдав этому делу всю свою кипучую энергию, он стал страстным любителем охоты. И, испытывая огромное сожаление от того, что не мог заняться такими стоящими животными, как слоны, носороги, львы, тигры и леопарды, он с некоторым стеснением стал вести борьбу с такими «слабыми» животными, как волки и кабаны.