Сальватор
Шрифт:
А тот, сохраняя полное спокойствие, протянул ему письмо.
– Что прикажете, Ваше Величество? – спросил граф Бекер.
– Исполняйте отданный вам приказ, – ответил император.
Генерал Бекер немедленно отдал соответственные приказания.
Вечером генерала вызвали в Париж. Он уехал в восемь часов.
Наполеон не стал ложиться спать, желая дождаться возвращения генерала.
Тот вернулся к одиннадцати часам.
Император немедленно послал за ним.
– Ну, – спросил он, едва генерал вошел, – что же происходит в Париже?
– Там творятся странные вещи, сир. Вы просто не поверите.
– Ошибаетесь, генерал: начиная с 1814 года я уже ничему не удивляюсь. Говорите же, что вы там увидели.
– Да, именно увидел, сир! У Вашего Величества просто удивительный дар угадывать. Прибыв в здание военного министерства, я встретился с одним человеком, который выходил из кабинета князя и на которого я вначале не обратил особого внимания.
– И кто же это был? – с нетерпением спросил Наполеон.
– Князь соизволил лично мне об этом сказать, – продолжил генерал. «Вы узнали человека, который только что вышел отсюда?» – спросил он. «Я не обратил на него внимания», – ответил я. «Так вот, знайте, что это мсье де Витроль, агент Людовика XVIII».
Наполеон не мог подавить в себе легкую дрожь.
Генерал же Бекер продолжал:
– «Так вот, дорогой генерал, – сказал мне военный министр, – этот мсье де Витроль, агент Людовика XVIII, прибыл от Его Величества (Людовик XVIII снова стал «Его Величеством») с предложением, которые, на мой взгляд, весьма приемлемы для нашей страны. Настолько приемлемы, что, если удастся, я завтра поднимусь на трибуну и постараюсь нарисовать картину нашего положения для того, чтобы внушить необходимость принятия проектов, которые должны послужить делу нашего государства».
– Значит, – пробормотал Наполеон, – национальные интересы теперь заключаются в возвращении Бурбонов… И вы ничего на это не ответили, генерал?
– Ответил, сир. – «Господин маршал, – сказал я ему, – я не могу скрыть своего удивления по поводу того, что вы приняли решение, которое может предопределить судьбу империи и способствовать второй Реставрации. Поостерегитесь брать на себя такую ответственность. Возможно, еще есть средства для того, чтобы остановить и отбросить врага, да и Собрание, как мне кажется, после того, как оно проголосовало за Наполеона II, вовсе не желает возвращения Бурбонов».
– А что же он на это ответил? – живо спросил император.
– Ничего, сир. Он вернулся в свой кабинет и передал мне новый приказ об отъезде.
В полученном генералом приказе говорилось, что, если Наполеон промедлит с отъездом еще сутки, никто не будет отвечать за его безопасность.
Император на это ничего не сказал, будто и не было этого приказа.
Хотя в его положении уже не приходилось ничему удивляться, его поразила все же одна вещь: то, что вопрос о возвращении Бурбонов обсуждался господином де Витролем с князем д'Экмюлем, который одновременно вел переговоры и с ним, Наполеоном. Ведь именно он прислал на остров Эльбу господина Флери де Шабулона для того, чтобы рассказать ссыльному императору об обстановке в стране и заявить, что Франция готова была принять его и ждала.
А когда пришла весть о высадке императора на землю Франции, бывший начальник штаба Наполеона был настолько скомпрометирован, что отправился укрыться к господину Паскье, работавшему главным хирургом госпиталя Инвалидов, с которым познакомился в армии и на преданность которого мог рассчитывать.
Итак, Наполеон ошибался: его еще кое-что могло удивить.
Он приказал готовиться к отъезду на следующий день.
А пока велась подготовка к отъезду императора, произошла сцена, которая могла иметь самые серьезные последствия.
Один из тех людей, кто с болью в сердце наблюдал за той нерешительностью, с которой Наполеон, покорный велению Бога, медлил покинуть вначале Елисейский дворец, потом Мальмезон, был наш старый знакомец, господин Сарранти, томящийся в данный момент в заключении и готовящийся заплатить головой за упрямую преданность императору.
Со дня возвращения Наполеона он беспрестанно уважительно внушал своему генералу, что с такой страной, как Франция, ничто не было окончательно потеряно: маршалы были забывчивы, министры неблагодарны, сенат подл, но народ и армия оставались ему верны.
«Надо все бросить, – повторял господин Сарранти, – и обратиться в этой великой битве к народу и армии».
И утром 29 июня произошло событие, которое, казалось, полностью подтвердило справедливость слов этого сурового и непреклонного советника.
Около шести часов утра все изгнанники Мальмезона – те, кто жил в Мальмезоне, уже стали изгнанниками – были разбужены яростными криками: «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!»
Все стали ломать голову над тем, что же означали эти крики, которых не было слышно с того самого дня, когда под окнами Елисейского дворца два полка гвардейских стрелков, набранных из волонтеров-рабочих Сент-Антуанского предместья, стали криками требовать, чтобы император стал во главе их и повел на врага.
Господин Сарранти был, казалось, в курсе того, что происходило. Он стоял одетым в комнате, которая находилась перед покоями императора.
Прежде чем император позвал кого-нибудь для того, чтобы узнать о причинах этого шума, господин Сарранти вошел к нему.
Вначале он взглянул на кровать: она была пуста. Император был в библиотеке, прилегавшей к спальне. Сидя у окна и положив ноги на подоконник, он читал Монтеня.
Услышав шаги, спросил, не оборачиваясь:
– Кто это?
– Сир, – послышался знакомый голос, – вы слышите?
– Что?
– Крики «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!».
Император грустно улыбнулся:
– Что это, дорогой Сарранти?
– То, сир, что это кричит дивизия Брайера, которая возвращается из Вандеи и остановилась перед оградой замка.
– И что с того? – продолжал император все тем же тоном, так же спокойно или даже безразлично.
– Что с того, сир?.. Эти храбрецы намерены пойти еще дальше. Они заявляют, что хотят, чтобы им вернули их императора. В противном случае, если их командиры не пожелают обратиться с этим к вам, они хотят сами прийти к Вашему Величеству и просить вас возглавить их.