Сальватор
Шрифт:
– Генерал, – снова заговорил император, – я верю в вашу добропорядочность и именно поэтому хочу, чтобы именно вы, и никто другой, выполнили это поручение.
– Сир, поскольку моя преданность может принести пользу Вашему Величеству, – ответил генерал, – я без колебаний выполню ваш приказ. Но мне хотелось бы иметь письменные инструкции.
– Тогда садитесь вот сюда, генерал, и пишите.
Генерал сел на стул, с которого недавно поднялся Сарранти, и взял в руки лежащее на столе перо.
Император стал диктовать, и генерал написал следующее:
«В правительственную комиссию.
Господа,
положение, в котором оказалась Франция, желание патриотов и волеизъявление солдат требуют моего присутствия здесь с целью спасения Отечества. Я требую, чтобы мне поручили командовать войсками. Но не как императору, а как генералу.
Под Парижем сосредоточились восемьдесят тысяч солдат. Это на тридцать тысяч больше, чем я имел под командованием в кампании 1814 года, когда я целых три месяца вел борьбу против великих армий России, Австрии и Пруссии и когда Франция вышла бы победительницей из войны, если бы не капитуляция Парижа. Это, наконец, на сорок пять тысяч человек больше, чем было у меня, когда я преодолел Альпы и завоевал Италию.
Я даю свое слово солдата, что после отражения натиска врага я добровольно уеду в Соединенные Штаты Америки, как это предначертано мне судьбой.
Наполеон».
Генерал Бекер не осмелился сделать ни единого замечания. Как солдат он понимал, что это весьма возможно.
Он уехал в Париж.
Наполеон ждал его с тревогой и нетерпением. Вероятно, впервые в жизни дрожание мускулов лица выдавало возбуждение его души.
С энергией, свойственной его гению, он уже все обдумал, все переделал. Он добьется подписания мирного договора. Может быть, и не такого славного, но по крайней мере почетного. И верный данному слову, покинет Францию. Но уже не как беглец, а как спаситель.
Два часа эта лучезарная мечта согревала ему душу!
Взгляд его не отрывался от аллеи, по которой должен был вернуться генерал, ухо чутко прислушивалось к малейшему шуму. Время от времени его глаза с любовью останавливались на шпаге, лежавшей поперек подлокотника кресла. Он понимал, что именно она является его подлинным скипетром.
Все еще можно было исправить, и прибытие Блюхера, и отсутствие Груши! Еще вполне могла осуществиться такая великая мечта 1814 года о битве под стенами Парижа, о разгроме армии врага! Несомненно, люди, к которым он обращался, понимали все это точно так же, как и он. Поставив, как и он, на одну чашу весов честь Франции, а на другую его отречение, они не станут колебаться!
Перед глазами очарованного Наполеона словно сверкнула молния: это было отражение солнца в стеклах подъезжавшей кареты.
Карета остановилась, и из нее вылез человек: это был генерал Бекер.
Наполеон положил одну руку на лоб, а другую на грудь. Не стоило ли ему сейчас вновь стать мраморным?
Генерал вошел в комнату.
– Ну и что? – живо спросил его император.
Генерал Бекер, ничего не ответив, почтительно поклонился и протянул бумагу.
– Сир, – сказал вслед за этим генерал Бекер, – по выражению моего лица Ваше Величество могло вполне предположить, что я не очень преуспел в моей миссии.
Император медленно развернул бумагу и прочел:
«Временное правительство не может принять предложение генерала Бонапарта и хочет дать ему один только совет: немедленно уехать, поскольку прусские войска движутся на Версаль.
Герцог д'Отрант».
Император прочел эти строки и ни единым движением мускулов лица не выдал своего волнения. Затем совершенно спокойным голосом он сказал:
– Распорядитесь об отъезде, генерал. Когда все будет готово, скажите об этом мне.
Ровно в пять часов пополудни того же дня император покидал Мальмезон.
У дверцы кареты его ждал Сарранти, предложивший руку, которая никогда не сгибалась.
– Кстати, – спросил Наполеон, положив ладонь на его руку, – предупредили ли генерала Брайера о том, что он может продолжать движение на Париж?
– Нет, сир, – сказал Сарранти, – ведь пока еще есть время…
Наполеон отрицательно покачал головой.
– Ах, сир! – прошептал корсиканец. – Вы больше не верите Франции!
– Франции верю, – ответил Наполеон. – Но я не верю больше в свой гений.
И, сев в карету, захлопнул за собой дверцу.
Лошади взяли с места в галоп.
Надо было прибыть в Версаль раньше пруссаков.
Глава LXIII
Рошфор
Третьего июля, в тот же самый день, когда враг вступал в Париж, император въехал в Рошфор.
На протяжении всего пути Наполеон был печален, но спокоен.
Говорил он очень мало. Те немногие слова, которые он изредка произносил, указывали на направление его мыслей: словно стрелка компаса, постоянно стремящаяся к северу, мысль императора упрямо вертелась вокруг Франции. Но ни слова о жене или о сыне.
Поскольку время от времени он брал щепоть табака из табакерки генерала Бекера, Наполеон заметил, что табакерка была украшена портретом Марии-Луизы. Решив, что ошибся, он нагнулся пониже.
Генерал понял зачем и протянул табакерку императору.
Тот взял ее в руки, минуту рассматривал, а затем, не произнеся ни слова, вернул генералу.
Наполеон остановился в здании морской префектуры.
У него оставалась последняя надежда, скорее последний луч надежды: он ждал, что временное правительство призовет его.