Сальватор

Дюма-отец Александр

– Но все же моя хозяйка…

– Твоя хозяйка, Натали, не женщина, а ангел.

– А кто же тогда я?

– Ужасная болтушка, которая заставляет меня терять время.

– Входите, – сказала субретка. – Постараемся вернуть потерянное время.

И она втолкнула Жана Робера в помещение, которое молодой человек называл голубятней.

Это была милая комнатка, затянутая в сатин, как и примыкавшая к ней туалетная комната. Софы, подушки, занавески, кровать – все было из сатина. Маленький ночник, висевший на потолке в колпаке из розового богемского стекла, проливал тот слабый и приятный свет, который сильфы и ундины организовывали для королевы фей при ее путешествии по своим владениям.

Дело в том, что когда госпожа де Моранд не могла принимать Жана Робера у себя дома, именно в эту квартиру она приезжала проводить час в его обществе. Она обустроила эту комнатку для себя и на свой вкус и именно для этой цели.

А поскольку комнатка эта находилась под самой крышей, молодая женщина, как и Жан Робер, называла ее голубятней.

Комнатка вполне заслуживала это название и не только потому, что находилась она на четвертом этаже, но и потому, что там царила нежная любовь.

Никто, кроме госпожи де Моранд, Жана Робера, Натали и обойщика, который все оборудовал, не знал о существовании этого кокона для бабочки.

Именно там хранились, спрятавшись в это уединенное место, тысячи воспоминаний, которые представляют собой богатство настоящей любви: отрезанные локоны волос, упавшие с головы и носимые на сердце ленточки, букетики увядших пармских фиалок вплоть до красивых камешков, подобранных на морском пляже в то время, когда влюбленные впервые встретили друг друга и долго бродили вместе. Короче, там хранилось все самое дорогое: письма, по которым они с первого дня знакомства узнали о том, что любят друг друга, и с помощью которых они могли вспомнить все прошлое, каждую волну, каждое деревце, каждый цветок. Эти письма почти всегда являются катастрофой для любви, но влюбленные не могут не писать их друг другу и не имеют смелости сжечь. Ведь можно было бы эти письма сжечь и хранить их пепел, но пепел – это знак смерти и эмблема небытия.

На полке камина лежал маленький бумажник, куда оба влюбленных записали одну и ту же дату: 7 марта. По обеим сторонам надкаминного зеркала висели два небольших полотна, написанных лично госпожой де Моранд во времена ее девичества. Кроме того, на зеркале висели четки из слоновой кости, с которыми Лидия подошла к первому причастию. Эти четки представляли собой странную реликвию, к которой Жан Робер, суеверный, как и все поэты, относился с глубоким обожанием. Короче, в этой комнате, предназначенной для встреч и счастья, а также для ожидания и мечтаний, было все, что помогало выносить муку ожидания и увеличить счастье.

Кстати, само собой разумеется, ждал в этой комнате всегда только Жан Робер.

Вначале он начисто отказался сидеть в комнате, которая была, казалось, перенесена сюда из особняка господина де Моранда. И он так тонко, как это могут только избранные души, объяснил Лидии свое нежелание.

На что Лидия ответила:

– Доверьтесь мне, друг мой, и не старайтесь быть более деликатным, чем я. То, что я вам предлагаю, принадлежит мне, это – мое право.

А когда Жан Робер пожелал, чтобы ему объяснили поконкретнее насчет этого права, Лидия оборвала его.

– Доверьтесь моей щепетильности, – сказала она, – и не требуйте от меня большего. Ибо вы пытаетесь узнать от меня тайну, которая мне не принадлежит.

И Жан Робер, безумно влюбленный, закрыл на все глаза и стал посещать маленькую голубятню на улице Лаффит.

Именно там он проводил самые сладостные часы в своей жизни.

Там, как мы уже сказали, все было приятно, даже ожидание.

В эту ночь, как и во многие другие, он находился в том счастливом состоянии духа, когда сердце, наполненное очарованием и нежностью, с нетерпением ждало появления пленительного создания, которое он обожал. Он с трепетом поцеловал четки из слоновой кости, которые висели некогда на шее Лидии-ребенка, но тут послышался шорох пеньюара и приближавшиеся шаги.

Он сразу же узнал эти звуки и, не отнимая губ от четок, сделал полуоборот в сторону двери.

Поцелуй, который начался на слоновой кости, закончился на вздрагивающем лбу молодой женщины.

– Я заставила вас ждать? – спросила она с улыбкой.

– Ровно столько времени, сколько понадобилось птичке для того, чтобы прилететь в гнездышко, – сказал Жан Робер. – Но вы ведь знаете, Лидия, что боль измеряется не продолжительностью, а силой страданий.

– А счастье?

– О! Счастье нельзя измерить ничем!

– И поэтому оно длится много меньше страданий? Пойдемте же, господин поэт! Мне нужно вас поздравить.

– Да, но… – произнес Жан Робер, испытавший при входе в комнату госпожи де Моранд то же самое отвращение, которое он поначалу испытывал при появлении в голубятне. – Почему бы это не сделать здесь?

– Потому что мне хочется, чтобы для вас день закончился так же, как он начался: в обществе двух ваших почитательниц, в окружении цветов и в атмосфере ароматов.

– О, моя прекрасная Лидия! – произнес молодой человек, с любовью глядя на молодую женщину. – Разве вы сами – не благоухание и не очаровательный цветок? И разве для того, чтобы найти двух почитательниц, как вы изволили сказать, мне надо идти еще куда-нибудь? Мне достаточно и вас!

– Вы должны во всем подчиняться мне. Сегодня вечером я решила, что лавровый венок вы получите у меня. Итак, поэт, идите, или вы не получите этого лаврового венка.

Жан Робер осторожно высвободил руку из руки прекрасной волшебницы и, подойдя к окну, аккуратно отодвинул занавеску.

– Но, – сказал он, – дома ли мсье де Моранд?

– Он дома? – беззаботно переспросила Лидия.

– Конечно, – сказал Жан Робер.

– Вот как! – произнесла молодая женщина.

– И что будем делать?

– Что? Я вас жду… Ах, вы-то не летите ко мне, словно птица. Для вас недостаточно просто знака.

– Лидия, уверяю вас, что иногда вы меня просто пугаете.

– Почему же?

– Потому что я вас не понимаю.

– Вот как? Но не вы ли говорили: «На самом деле эта маленькая мадам де Моранд…»

– Не заканчивайте этой фразы, Лидия. Я знаю, что вы не просто очаровательная женщина, но и имеете честное сердце и нежную душу.

– Но вы все же в этом сомневаетесь… Господин Жан Робер, так идете вы или нет со мной ко мне домой? Я имею право привести вас к себе.