Сальватор
Шрифт:
– И ваше право является тайной, которая вам не принадлежит?
– Да.
– К счастью, как это бывает со всеми тайнами, мне дозволено о ней догадаться!
– Я вам помогать не буду, и моя совесть останется чиста. Попробуйте догадаться…
– Мне кажется, что я уже догадался, Лидия.
– Что вы говорите? – произнесла молодая женщина, широко раскрыв глаза. Во взгляде ее было больше сомнения, чем удивления.
– Да.
– Ну, говорите.
– И если я попаду в точку, вы скажете мне: «Так оно и есть»?
– Да говорите же.
– Так вот: вчера я встретил вашего мужа на аллее, которая ведет в Мюэт.
– Он был верхом или в коляске?
– Верхом.
– Один?
– Должен ли я сказать правду?
– Говорите, дорогой мой, я не ревнива.
Госпожа де Моранд сказала это с такой откровенностью, что было ясно, что она говорит правду.
– Хорошо. Так вот, он был не один, а в обществе прекрасной амазонки.
– Вот как? Правда ли это?
– Разве я сообщаю вам нечто новое?
– Нет. Но какое все это имеет отношение к тайне?
– А вот какое. Я тогда подумал, что поскольку мсье де Моранд не стесняется отправляться в лес не с женой, а с другой женщиной, вы полагаете, что имеете право отомстить ему.
– Но я ведь не сказала вам, что полагаю, что имею право. Я говорила, что имею право.
– Значит, я не угадал?
– Нет.
– А теперь, Лидия, позвольте мне задать вам один вопрос.
– Задавайте.
– И вы на него ответите?
– Посмотрим.
– Как могло случиться, что мсье де Моранд, будучи женат на таком очаровательном создании, как вы, может быть любовником всех этих женщин…
– И что вы хотите знать?
– Разве он не муж своей жены?
– Вот именно эту тайну я вам открыть не могу, дорогой мой поэт.
– Почему?
– Потому что, повторяю, это не моя тайна.
– Но чья же она в конце концов?
– Это – тайна мсье де Моранда… Пойдемте же!
И Жан Робер, не находя больше возражений, проследовал за своей прекрасной Ариадной через все закоулки лабиринта особняка на улице Лаффит.
– Пойдем, – шептал он, следуя за ней. – В этом лабиринте нет, мне так по крайней мере кажется, Минотавра!
Книга III
Глава LXXI
Улица Ульм
Апартаменты госпожи де Моранд, как мы уже знаем, находились на втором этаже главного жилого здания, составляющего правое крыло особняка, стоявшего на улице Лаффит, как она теперь называется, или Артуа, как ее называли раньше. Именно там мы и оставим Жана Робера и госпожу де Моранд под предлогом, который даже самому придирчивому из наших читателей не может показаться дурным. Итак, дверь апартаментов госпожи де Моранд была тщательно заперта на два оборота ключа, отделив нас от этих влюбленных.
Кстати, что бы нам было делать в комнате этой обожаемой госпожи де Моранд, которую мы любим всей душой? Ведь эту комнату мы очень хорошо знаем.
А посему давайте проследуем в менее аристократический квартал, в который сейчас направляется полный мечтаний, этот полностью закрытый для лучей любви поэт, известный нам под именем Людовик.
Он пришел на улицу Ульм.
Если бы кто-нибудь спросил у Людовика, как он сюда пришел и по каким улицам прошел, то этим своим вопросом он очень смутил бы нашего Людовика.
Сквозь небрежно закрытые ставни окон первого этажа квартиры, в которой проживали Броканта, Баболен, Фарес, Бабилас и его приятели, Людовик увидел свет. Свет этот становился то более, а то менее ярким, что свидетельствовало о том, что лампу переносили из одной комнаты в другую.
Людовик приблизился к окну и приложил глаз к знакомому отверстию в ставне. Но, несмотря на то что окно было приоткрыто, положение обитателей комнаты не позволило Людовику ничего увидеть.
Но он понял, что Рождественская Роза еще не поднялась в свою комнатку на антресолях. Ничто не указывало на присутствие там девочки: ни слабо горевший ночник, ни горшок с цветком, носящим ее имя, который она ставила на окно, возвращаясь к себе, поскольку Людовик строжайше запретил, чтобы в комнате во время ее сна находились какие бы то ни было цветы или растения.
Итак, не имея возможности ничего видеть, Людовик стал слушать.
Улица Ульм, бывшая даже днем такой же тихой, как улочка какого-нибудь провинциального городка, в этот час была безлюдной, как большая дорога. Поэтому, если слегка напрячь слух, можно было услышать почти весь разговор обитателей первого этажа.
– Да что с тобой, дорогой мой? – спросила Броканта.
Этот вопрос был, очевидно, продолжением разговора, начатого до прихода Людовика.
Ответом на этот вопрос было молчание.
– Ведь я же у тебя спрашиваю, что с тобой, мое сокровище! – повторила колдунья более обеспокоено.
Несмотря на изменение интонации вопроса, последовало все то же молчание.
– О! О! Дорогое создание и сокровище, к которому ты обращаешься, мамаша Броканта, этот проказник и недоучка тебе и не ответит, – подумал Людовик, полагая, что она обращалась, вероятно, к этому шалунишке Баболену, который капризничал или прикидывался больным.
Броканта продолжала задавать вопросы, по-прежнему не получая на них никакого ответа. Но было заметно, что голос ее из нежного постепенно перерастал в угрожающий.
– Если ты не ответишь, мсье Бабилас, – произнесла наконец цыганка, – обещаю тебе, мой милый, что я задам тебе хорошенькую трепку. Ты слышишь?
Лицо, или вернее животное, к которому были обращены все эти вопросы, которые мы услышали, видно решило, что дальнейшее молчание становится опасным для его шкуры, и ответило рычанием, продолжавшимся нескончаемо долго и перешедшим в жалобное скуление.
– Да что с тобой, мой бедный Бабилас? – вскричала Броканта таким тоном, в котором можно было уловить определенное сходство со скулением ее любимого пса.