Сальватор
Шрифт:
Чай только тогда хорош – любители этого напитка прекрасно знают эту аксиому, – когда каждый готовит его для себя сам.
Друзья засиделись до полуночи.
Но когда пробило полночь, каждый вскочил, словно его ударило электрическим током.
– Полночь, – сказал Жан Робер. – Я должен вернуться домой.
– Полночь, – произнес Людовик. – Мне надо вернуться домой.
– Полночь, – сказал Сальватор. – Я должен уйти по делам.
– И я тоже, – сказал Петрюс.
Сальватор протянул ему руку.
– Только мы с вами сказали сейчас правду, дорогой мой Петрюс, – сказал комиссионер.
Жан Робер и Людовик засмеялись.
И все четверо весело спустились по лестнице вниз.
У дверей они остановились.
– Теперь, – сказал Сальватор, – хотите, я скажу вам, кто из вас куда сейчас отправится?
– Да, – ответили трое молодых людей.
– Вы, Жан Робер, пойдете сейчас на улицу Лаффит.
Жан Робер сделал шаг назад.
– Следующий, – сказал он со смехом.
– А вам, Людовик, сказать, куда вы направитесь?
– Скажите.
– На улицу Ульм.
– Именно туда я и собирался, – сказал Людовик, отступая на шаг.
– А вы, Петрюс?
– О! Я…
– На бульвар Инвалидов. И будьте смелее!
– Постараюсь, – сказал Петрюс, пожимая руку Сальватору.
– А куда же пойдете вы? – спросил Жан Робер. – Вы ведь понимаете, дорогой друг, что не можете унести с собой все три наших тайны без того, чтобы мы не унесли с собой частичку вашего секрета.
– Я? – спросил Сальватор с серьезным выражением на лице.
– Да, вы.
– Я пойду постараюсь спасти господина Сарранти, казнь которого должна состояться через восемь дней.
И приятели разошлись каждый в свою сторону.
Но трое молодых людей уходили, глубоко задумавшись.
Насколько он превосходил их, этот таинственный работяга, продолжавший тайно творить такое великое дело и любивший все человечество, в то время как каждый из них троих любил одну только женщину!
Правда, и он любил Фраголу, а Фрагола любила его.
Глава LXX
Улица Лаффит
Проследуем же за каждым из наших героев. Возможно, это позволит нам продвинуться на несколько шагов в нашей истории.
Сделаем это в порядке старшинства и начнем поэтому с Жана Робера.
От Западной улицы до улицы Лаффит путь неблизкий. Поэтому Жан Робер остановил попавшийся ему на улице Вожирар кабриолет, совершавший порожний рейс от Мэнской заставы. И проехал на этом кабриолете чуть ли не через весь Париж. В конце 1827 года Париж заканчивался на Нувель-Атен, а Нувель-Атен начиналась на улице Сен-Лазар.
Проехав треть улицы, Жан Робер остановил кучера.
Тот безуспешно пытался спросить, к какому дому везти седока.
– Я остановлю вас сам, – ответил на это Жан Робер.
На только что построенной церкви Нотр-Дам-де-Лорет пробило четверть первого ночи.
Жан Робер уплатил извозчику как довольный поэт и удовлетворенный любовник, а затем крадучись пошел вдоль стены, закутавшись в плащ. В те годы молодые люди, как это видно на портретах-фронтисписах Байрона, Шатобриана и мсье д'Арленкура, еще носили плащи.
Дойдя до дома номер 24, Жан Робер остановился.
Улица была безлюдна. Он потянул за ручку звонка и стал ждать.
Консьерж пришел лично открыть дверь.
– Натали здесь? – вполголоса спросил Жан Робер, сунув золотой в руку аристократа-консьержа для того, чтобы вознаградить его за то, что потревожили в такой поздний час.
Консьерж понятливо кивнул, проводил Жана Робера до своей комнаты и открыл дверь, которая вела на черную лестницу.
Жан Робер начал стремительно подниматься.
Консьерж запер за ним дверь.
Затем, взглянув на золотой, произнес:
– Чума ее побери! Мадемуазель Натали неплохо устроилась! Меня не удивляет, что она сегодня так элегантна!
А в это время Жан Робер поднимался по лестнице со скоростью, которая говорила одновременно о его прекрасном знании места и о желании как можно скорее оказаться на четвертом этаже, который и был целью его ночной экскурсии.
Это казалось тем более вероятным, что наверху его прихода дожидалось некоторое скрытое темнотой лицо.
– Это ты, Натали? – спросил молодой человек.
– Да, мсье, – ответила субретка, чья безукоризненная одежда в полной мере соответствовала тому, что только что сказал консьерж.
– А твоя хозяйка?
– Она уже предупреждена.
– Она сможет принять меня?
– Надеюсь, что да.
– Спроси же, Натали, спроси!
– Не желаете ли, мсье, пока пройти в голубятню? – спросила с улыбкой современная Мартон.
– Куда хочешь, Натали, куда поведешь, дитя мое. Главное, чтобы я там не оставался надолго в одиночестве.
– О, насчет этого можете не беспокоиться. Вы можете гордиться тем, что вас любят.
– Правда, Натали, меня любят?
– Черт! Вы ведь этого заслуживаете.
– Ты мне льстишь!
– Но ведь о вас говорят во всех газетах!
– А разве во всех газетах не говорят также и о господине де Моранде?
– Да, говорят, но это совсем другое дело.
– Почему это?
– Он же не поэт!
– Да, не поэт. Но зато он – банкир. Ах, Натали, поверь мне, очень немногие женщины, будь им предложено выбирать между банкиром и поэтом, выбрали бы поэта…