Сальватор
Шрифт:
— Это так! — отвечал г-н Жерар, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Не стоит попусту терять свое время, дражайший господин Жерар. Я укажу вам цель ваших прогулок.
— Да?
— И постараюсь их по возможности разнообразить.
— К чему эти прогулки?
— К чему? Да для вашего же здоровья прежде всего. Прогулка — это спасительное упражнение.
— Разве я не могу его проделывать вокруг своего дома?
— Вокруг своего дома? Все здешние места до смерти вам надоели. За шесть-семь лет вы истоптали здесь все тропинки. Вы должны были пресытиться Ванвром и его окрестностями. Необходимо непременно — слышите? — прервать однообразие этих прогулок по полям; я хочу, чтобы вы гуляли по парижским улицам.
— По правде говоря, я вас не понимаю, — признался г-н Жерар.
— Постараюсь как можно яснее выразить свою мысль.
— Слушаю вас, сударь.
— Дорогой господин Жерар! Вы верный подданный короля, не так ли?
— Великий Боже! Я чту его величество!
— Согласны ли вы послужить ему во искупление ваших слабостей и, простите мне это слово, заблуждений?
— Каким образом я мог бы послужить королю, сударь?
— Его величество со всех сторон окружают враги, господин Жерар.
— Увы!..
— И он не может справиться с ними в одиночку. Он поручает самым верным своим слугам защитить его, сразиться за него, победить злых людей. На языке роялистов, господин Жерар, злыми людьми, моавитянами, амалекитянами называются все, кто из тех или иных соображений принадлежит к той же партии, что и этот негодяй Сарранти, а также те, кто не жалует короля, зато обожает господина герцога Орлеанского, и, наконец, те, кто не признает ни того ни другого и помнит только об этой чертовой революции тысяча семьсот восемьдесят девятого года, о которой вы, дорогой господин Жерар, несомненно знаете, ведь с нее-то и начались все несчастья Франции. Вот злые люди, господин Жерар, вот враги короля, вот гидры, которых я предлагаю вам победить, и это благородное дело, не так ли?
— Признаться, сударь, — заговорил честнейший Жерар и махнул рукой с безнадежным видом, — я ничего не понимаю в деле, которое вы мне предлагаете выполнять.
— Однако ничего мудреного в этом нет, и сейчас вы сами в этом убедитесь.
— Посмотрим!
Господин Жерар стал слушать с удвоенным вниманием, зато и беспокойство его возросло.
— Представьте, например, — продолжал г-н Жакаль, — что вы гуляете в Пале-Рояле или в Тюильри — под каштанами, если это Тюильри, или под липами, если это Пале-Рояль. Мимо проходят два господина, беседующие о Россини или Моцарте; этот разговор вас не интересует — и вы не обращаете на них внимания. Вот идут двое других гуляющих, они разговаривают о лошадях, живописи или танцах — вы не любите ни того, ни другого, ни третьего и пропускаете этих господ мимо. Еще двое обсуждают христианство, магометанство, буддизм или пантеизм; философские дискуссии — это ловушки, расставляемые одними в расчете на легковерие других, и вы оставляете спорщиков в покое, поступая как истинный философ. Но могу себе представить, как появляются еще двое, рассуждающие о республике, орлеанизме или бонапартизме. Представляю также, что они помянут и королевскую власть! В этом случае, дорогой господин Жерар, поскольку королевскую власть вы любите, зато ненавидите республику, империю, младшую ветвь и заинтересованы прежде всего в сохранении правительства и славе его величества, — вы выслушаете все внимательно, с благоговением, не упустив ни единого слова, а если еще изыщете возможность вмешаться в разговор — тем лучше!
— Однако если я вмешаюсь в разговор, — сделав над собой усилие, заметил г-н Жерар, начинавший понимать, чего от него хотят, — я стану выступать против того, что ненавижу.
— Кажется, мы перестали друг друга понимать, дражайший господин Жерар.
— То есть?..
— Наоборот! Вы должны всячески одобрять говорунов, Поддакивать им; вы даже постараетесь расположить их к себе. Впрочем, это дело нехитрое, достаточно будет представиться: господин Жерар, честный человек! Кому, черт возьми, придет в голову вас опасаться? А как только вам удастся завязать дружбу, вы дадите мне знать об этой удаче и я буду рад с ними познакомиться. Друзья наших друзей — наши друзья, верно? Теперь вам все понятно? Отвечайте!
— Да, — глухо произнес г-н Жерар.
— Так! Ну, после того как я разъяснил вам этот первый пункт, вы, вероятно, догадались, что это лишь одна из многих целей вашей прогулки. Постепенно я расскажу вам и о других; не пройдет и года, как — слово Жакаля! — вы станете одним из самых верных, преданных, ловких и, значит, полезных слуг короля.
— Стало быть, вы предлагаете мне, сударь, просто-напросто стать вашим шпионом? — пролепетал г-н Жерар, и лицо его стало мертвенно-бледным.
— Раз уж вы сами выговорили это слово, я не стану вам противоречить, господин Жерар.
— Шпионом!.. — повторил г-н Жерар.
— Да что, черт побери, такого оскорбительного в этой профессии? Разве я сам не являюсь первым шпионом его величества?
— Вы? — пробормотал г-н Жерар.
— Ну да, я! Неужели вы полагаете, что я считаю себя менее честным человеком, чем какое-нибудь частное лицо, — я ни на кого не намекаю, дорогой господин Жерар, — предположим, какой-нибудь убийца, разделавшийся со своими племянниками ради наследства, а потом подставивший вместо себя невиновного?
В словах г-на Жакаля прозвучала такая насмешка, что г-н Жерар склонил голову и прошептал едва слышно, так что лишь тонкий слух полицейского мог уловить его ответ:
— Я сделаю все, что вам будет угодно!
— В таком случае, все идет отлично! — промолвил г-н Жакаль.
Он поднял положенную рядом с креслом шляпу и встал.
— Кстати, само собой разумеется, — продолжал полицейский, — что о вашей службе никто не должен знать, дорогой господин Жерар, это важно не только для меня, но и для вас самого. Вот почему я вам предлагаю навешать меня в столь ранний час. В это время вы можете быть почти уверены, что не застанете у меня никого из своих знакомых. Следовательно, никто не будет вправе — и вы заинтересованы в этом не меньше нас — назвать вас словом «шпион», от которого вы буквально зеленеете. Теперь вот еще что. Если за полгода вы заслужите мою благодарность — при условии, разумеется, что мы избавимся от господина Сарранти, — я испрошу для вас у его величества право носить клочок красной ленты, раз уж вам, как большому ребенку, не терпится прицепить его к петлице!
С этими словами г-н Жакаль направился к двери. Господин Жерар последовал за ним.
— Не беспокойтесь, — остановил его г-н Жакаль. — Судя по испарине на вашем лице, я вижу, что вам очень жарко; не стоит рисковать своим здоровьем и выходить на сквозняк. Я был бы в отчаянии, если бы вы подхватили воспаление легких или плеврит накануне своего вступления в должность. Оставайтесь в своем кресле, придите в себя после пережитых волнений, но послезавтра — это как раз среда — так вот, послезавтра вы должны быть в Париже. Я прикажу, чтобы вас не томили в приемной.
— Но… — попробовал возразить г-н Жерар.
— Что еще за «но»? — спросил г-н Жакаль. — Я полагал, что мы обо всем договорились.
— А как же аббат Доминик, сударь?
— Аббат Доминик? Он вернется через две недели, самое позднее — через три… Да что это с вами?
Господин Жакаль был вынужден подхватить г-на Жерара, готового вот-вот лишиться чувств.
— Я… — пролепетал г-н Жерар, — я… если он вернется…
— Я же вам сказал, что папа не позволит ему открыть вашу тайну!