Сальватор
Шрифт:
Ему предложили давать уроки. Он побежал к своему издателю посоветоваться, так как полагал, что завышает цену, если просит по три франка за урок. Однако тот дал ему понять, что люди, которые платят три франка, способны дать и десять, что все зависит от того, как начать, и что он пропадет, если будет ценить себя ниже чем за десять франков в час.
— Дядюшка! — перебил графа Петрус, слушавший с огромным вниманием и поразившийся некоторым сходством рассказа с его собственной жизнью. — Знаете ли вы, что эта история очень похожа на мою?
— Ты находишь? — насмешливо улыбнулся граф. — Погоди, у тебя еще будет время сравнить.
И он продолжал:
— В то время как наш молодой человек пробовал себя в композиции, он достиг успехов и в исполнении. Однажды издатель предложил ему дать концерт. Молодой человек взглянул на предприимчивого музыкального издателя с ужасом. Но дать концерт было предметом его самых страстных желаний. Однако он слышал, что расходы на концерт достигают не менее тысячи франков. Как отважиться на такое дело? Если концерт не удастся, он будет разорен, и не только он, но и его отец!..
В то время наш молодой человек еще боялся разорить отца.
Петрус взглянул на генерала.
— Вот дурак, правда? — продолжал тот.
Петрус опустил глаза.
— Ну вот, ты меня перебил, и я не помню, на чем мы остановились, — проворчал генерал.
— На концерте, дядя. Молодой музыкант боялся, что не покроет расходов.
— Верно… Нотный издатель великодушно предложил взять как всегда все расходы на себя, на свой страх и риск. Благодаря своим нотам, он был вхож в лучшие парижские гостиные, что давало ему надежду пристроить некоторое число билетов. Тысячу штук он продал по пять франков, а пятнадцать щедрою рукой отдал исполнителю, чтобы он мог пригласить родных и друзей.
Само собой разумеется, что добряк-папаша сидел в первом ряду. Это, вероятно, вдохновило нашего дебютанта, и он стал творить настоящие чудеса. Успех был огромный. Расходы антрепренера составили тысячу двести пятьдесят франков, зато прибыль — шесть тысяч.
«Мне кажется, — робко заметил молодой человек своему издателю, — что у нас на концерте было много зрителей».
«Вы получили билеты!» — отозвался издатель.
— Кажется, в музыке — как в живописи, — рассмеялся Петрус. — Вы помните, какой я имел успех в Салоне двадцать четвертого года, дядюшка?
— Еще бы, черт возьми!
— Подлец-торговец купил у меня картину за тысячу двести ливров, а продал за шесть тысяч франков.
— Ну, ты хоть получил тысячу двести франков! — заметил генерал.
— То есть, — заметил Петрус, — на несколько луидоров меньше, чем потратил на холст, модели и раму.
— Ну что же, — с насмешливым видом продолжал граф. — Между тобой и бедным музыкантом все больше сходства!
Генерал словно обрадовался, что его снова перебили; он вынул из жилетного кармана табакерку, зачерпнул кончиками изящных пальцев щепоть табаку и втянул ее в себя, издав при этом смачное «ах!»
XXII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ, КОГДА ЭТОГО МЕНЬШЕ ВСЕГО ЖДАЛИ, ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВЫЙ ПЕРСОНАЖ
— С того времени, — продолжал граф, — у нашего молодого человека появилось имя. Музыкальный издатель хотел бы и дальше извлекать свою выгоду из его известности. Но чего не видел наш молодой человек, на то обратили внимание его друзья, и как бы ни был он скромен, но и он понял, что может летать, надеясь на собственные крылья. И действительно, с этого времени все пошло разом: этюды для фортепьяно, уроки, концерты; к двадцати четырем годам молодой человек стал зарабатывать шесть тысяч франков в год, то есть вдвое больше того, что его отец зарабатывал в пятидесятилетием возрасте.
Прежде всего молодой человек — у него было доброе сердце — подумал: надо бы вернуть отцу все, что тот на него потратил. Старик долгие годы жил на тысячу семьсот франков в год, мог он теперь пожить и на три тысячи. Ведь молодой человек мог выплачивать отцу именно эту сумму. Отец, от всего отказывавшийся ради него, смог бы отныне ни в чем себе не отказывать.
Потом доходы будут все расти; ему закажут музыку к какой-нибудь поэме, она будет поставлена в Комической опере, как произведения Герольда, или в Опере, как сочинения Обера. Он станет зарабатывать двадцать, тридцать или даже сорок тысяч в год, и как достаток пришел на смену нищете, так на смену достатку придет роскошь. Что скажешь о таком плане, Петрус?
— Я считаю, что это вполне естественные мысли, дядюшка, — заметил молодой человек смутившись, так как ему показалось, что положение музыканта все больше напоминает его собственное.
— На месте музыканта ты сделал бы то же, что собирался сделать он?
— Дядя! Я тоже постарался бы отблагодарить отца.
— Благодарность детей — это мечта! Красивая мечта, друг мой.
— Дядюшка!
— Что касается меня, то я в это не верю, а потому и не женился, — продолжал генерал.
Петрус не отвечал.
Генерал бросил на него пытливый взгляд, потом, помолчав немного, сказал:
— А мечту эту развеяла женщина.
— Женщина? — переспросил Петрус.
— Ну, конечно! — подхватил генерал. — Наш музыкант повстречал в свете богатую красавицу, живущую на широкую ногу. Она была умна и хороша собой, артистическая натура, насколько позволено светской даме заниматься искусством. Молодой человек бросил, как говорится на языке вздыхателей, свою любовь к ее ногам. Она снизошла до его любви, и с этой минуты все было кончено.
Петрус вскинул голову.
— Да, — повторил генерал, — все было кончено. Наш музыкант стал пренебрегать уроками: как мог он давать уроки по десять франков, если он удостоился внимания графини, маркизы, принцессы — не знаю, какой у нее был титул? Он остыл к этюдам, темам, вариациям для фортепьяно; он больше не смел давать концерты; он ждал, когда ему закажут музыку к поэме, поговаривал о будущем прослушивании в Опере, а заказа все не поступало. Издатели стояли в очереди у его двери, он подписывал с ними договоры при условии, что они выплатят ему аванс. Его считали порядочным человеком, который всегда держит слово, и сделали все так, как он хотел; он влез в долги. Разве не следовало ему теперь жить на широкую ногу как любовнику светской дамы, то есть завести лошадей, двухместную карету, ливрейных лакеев, ковры на лестницах? Она, естественно, ни о чем не догадывалась: у нее-то было двести тысяч ливров ренты, и что казалось бедному музыканту разорительной роскошью, ей представлялось лишь средним уровнем. Экипаж, пара лошадей… Она их просто не замечала: у кого нет экипажа и пары лошадей?.. А он тем временем исчерпал все свои запасы, после чего обратился к отцу. Не знаю, как отец извернулся, чтобы ему помочь. Конечно, он не дал ему денег: их у него не было, но, может быть, он дал ему свою подпись. Подпись честного человека, у которого нет ни единого су долгов, — под это можно получить деньги, с большими процентами, разумеется, но можно. Однако в день выплаты по векселям отец, как бы ни хотел он это сделать, не сможет расплатиться. И вот однажды, вернувшись с прогулки, наш молодой человек получит на серебряном подносе от своего ливрейного лакея письмо, в котором ему сообщат, что его отец находится на улице Кле, а оттуда, как ты, Петрус, знаешь, раньше чем через пять лет не выходят.